Глава 10. Опять сначала [1962 Смит Дж.Л.Б. - Старина Четвероног. Как был открыт целакант]

Из мира воспоминании я перенесся в действительность. 24 декабря 1952 года, я сижу за столом в салоне "Даннэттэра", рядом стоит Джордж Кемпбелл, его рука покоится на моем плече. Он встряхивает меня, и я возвращаюсь к суровой реальности, к проблеме целаканта. Глядя на мое удрученное лицо, он улыбается и говорит.

На судне не было телефона для пассажиров, единственный аппарат стоял на мостике и был предназначен для служебного пользования, но капитан Смайс любезно предоставил и мостик и телефон в мое распоряжение. Чувствуя, что мне предстоит чрезвычайно интенсивно поработать с телефоном, я первым долгом позвонил начальнику телефонной станции дурбанского почтамта, рассказал о своих затруднениях и попросил сделать все, что можно. Почтамт работал изумительно. Предупредительность и работоспособность всех его сотрудников оставили у меня самое приятное воспоминание; они нам очень помогли в это трудное, напряженное время. По-моему, когда нужно разыскать человека, почтовое ведомство ЮАС может успешно соперничать со Скотлэнд-ярдом^* и даже со знаменитой канадской конной полицией.

^* (Английская уголовная полиция. - Прим. перев.)

Все, или почти все, средства, на которые я существую, работаю, организую экспедиции, поступают от Южноафриканского совета научных и промышленных исследований: через него распределяются правительственные ассигнования на науку. Я нес ответственность перед СНИПИ и потому первым делом решил связаться с Советом, а именно с его председателем. Этот пост тогда занимал доктор П. Ж. дю Туа, который показал себя одним из лучших руководителей СНИПИ. Итак, звонить П. Ж., как мы его звали для краткости. Прошу телефонистов разыскать доктора П. Ж. дю Туа в Претории для срочного разговора. Пока я ждал на мостике, мысли нетерпеливо бежали вперед: что-то мне сулит будущее? Прошло полчаса... Когда же соединят? Я позвонил на почтамт, справился, как дела. Оказалось, доктора дю Туа еще не нашли, но преторийские телефонисты полным ходом продолжают розыски.

Пришла на мостик жена и заговорила со мной, вдруг зазвонил телефон. Я подскочил, но дежурный уже поднял трубку. Дежурный после еще одного "да" сказал: "Он здесь" - и обратился ко мне.

Миссис Макмэстер звонила из Грейамстауна. Она сообщила, что пришла еще одна телеграмма от Ханта. Он адресовал ее в ректорат университета, на тот случай, если меня не застанут на месте.

Миссис Макмэстер хотела бы взять небольшой отпуск. Я не возражаю? Разумеется нет, ответил я, однако позже, конечно, эгоистично пожалел об этом.

Жена ушла, и я снова стал ходить взад-вперед на мостике. Матросы, украдкой поглядывая на меня, драили медяшку. Звонок. Прыжок - и я возле аппарата, но спрашивали старшего помощника. Взад-вперед, взад-вперед... Старпом уходит, желая мне успеха. Телефон! К сожалению, доктор П. Ж. дю Туа словно провалился сквозь землю, невозможно найти.

Надо что-то предпринимать, притом быстро. Раз П. Ж. нет на месте, нужно действовать самому. Мысленно я одного за другим перебирал членов кабинета министров. Я остановил свой выбор на министре экономики Эрике Луве. Причин было несколько. Незадолго до этого Южноафриканский совет научных и промышленных исследований перешел в его непосредственное подчинение, он знал о моей работе, я был лично с ним знаком. По опыту я убедился, что это отзывчивый, деятельный и знающий человек, быстро схватывающий суть дела. Да, он подходит лучше всего!

Не будет ли телефонная станция так любезна возможно быстрее найти министра Эрика Лува? Полчаса спустя телефонисты сообщили, что министр Лув отбыл с официальным визитом в США, и связаться с ним - дело сложное.

Из Америки Лув мне вообще не мог помочь... Начнем сначала. Донгес? Зауэр? Решено: Донгес. Не будет ли телефонная станция так любезна найти министра Донгеса и передать, что я хочу говорить с ним по срочному вопросу?

Немного погодя телефонисты доложили, что узнали, где Донгес, но так как он сейчас в поезде, идущем из Претории в Кейптаун, мне придется подождать. Через несколько часов он будет на месте, и нас соединят. Снова ожидание, и новое сообщение: Донгеса удалось поймать на кейптаунском вокзале, и он обещал через полчаса переговорить со мной из дому. Полчаса... Они показались мне годом. Наконец я говорю с Эбеном Донгесом, министром внутренних дел, который в бытность студентом славился своими способностями и был опаснейшим оппонентом в дискуссиях. Он сменил успешную и прибыльную карьеру юриста на политику и вскоре занял выдающееся место в парламенте, где даже наиболее едкие замечания и выпады, хоть бы и самого Смэтса, не могли поколебать его нерушимого спокойствия - ценнейшее достоинство в таком звании.

Я быстро изложил ему суть дела, и он так же быстро ее схватил, так как знал в главных чертах историю первого целаканта. Донгес сказал, что будь он в Претории и не будь сейчас рождество, он еще смог бы что-нибудь сделать. Теперь же, находясь в Кейптауне, откуда в эти дни почти невозможно с кем-либо связаться, он вряд ли сможет достаточно быстро предпринять действенные меры. Я не пробовал обратиться к премьер-министру? Я объяснил, почему не сделал этого. Он согласился и сказал, что, может быть, министр транспорта Пауль Зауэр в состоянии помочь. Он сейчас как будто находится в Претории. Почему не попробовать? Желаю успеха.

Итак, я снова там, откуда начал. Праздники! Рождество!.. Не будет ли телефонная станция так любезна найти для меня министра Пауля Зауэра? Он должен быть в Претории.

Опять я меряю шагами ограниченное пространство, мысленно в тысячный раз перебираю произошедшее. С мостика уходить нельзя, есть не хочется, даже чай, который мне принесли, не лезет в глотку. Телефон! Телефонисты докладывают, что ни в министерстве, ни дома у министра Зауэра никто не отвечает. Продолжать поиски? Конечно! Сделайте все, только найдите его. Взад-вперед, взад-вперед, голова работает так же интенсивно, как ноги. Зауэр!.. Солнце зашло, зажглись фонари, мне принесли еще чая. Наверно, я не один километр прошел по мостику. Было довольно поздно, когда телефонисты, наконец. разыскали министра Зауэра. Излагаю ему суть дела, он тут же решительно заявляет, что ничем не может помочь, не может санкционировать использование для этой цели гражданского самолета, к тому же свободных машин все равно нет. Почему не попробовать связаться с французской авиакомпанией? Очень возможно, что у них есть Коморская линия, а уж Мадагаскарская то обязательно есть. Его же ведомство ничем мне помочь не может. Единственная надежда - на французов. Я не пробовал? Нет? Попытайтесь, желаю успеха.

Еще раз сначала. Заказываю номер французского консула в Дурбане - на всякий случай. Телефонная станция докладывает: к сожалению, никто не отвечает. И сейчас уже ничего не сделаешь, поздно. Я в тупике, озадаченный, растерянный; что делать дальше - не знаю.

Совершенно сбитый с толку, я пошел в каюту. Началась первая из многих беспокойных, бессонных ночей. Ворочаясь в постели, я видел целаканта в жаркой и влажной коморской атмосфере и Ханта, воротящего нос от интенсивного благоухания. А вдруг это вовсе и не целакант? То-то я окажусь в дураках со своими звонками министрам... Конечно, Хант достаточно опытен и осторожен, и моя жена не сомневается, что он в состоянии опознать целаканта, но ведь и лучшие знатоки ошибаются!

Полутораметровый целакант. Размеры - важный фактор. Меня, понятно, несколько утешало, что эта рыба такой же длины, как латимерия. Если бы Хант телеграфировал, что пойман пятнадцатисантиметровый целакант, было бы гораздо больше оснований сомневаться, но зато насколько все проще: достаточно, никому ничего не говоря, поместить рыбу в бутылку и отправить по почте, и мне не пришлось бы ломать голову.

...Я вздрогнул и проснулся; мне снился отвратительный запутанный кошмар про целаканта и Коморы, душу сжимал страх, что рыба сгниет, прежде чем я поспею туда. Но это, увы, и не сон, а горькая реальность...

В ту долгую ночь мой измученный, воспаленный мозг лихорадочно перебирал всех, кто бы мог помочь. В конце концов я остановил свой выбор на министре обороны.

Утро 25 декабря 1952 года (первый день рождества). Не будет ли телефонная станция так любезна попытаться найти министра обороны? Снова меряю шагами мостик... Накануне, поздно вечером, жена узнала, что на борту находится французский консул в Кейптауне, и спросила у него домашний телефон его дурбанского коллеги. Подождав, чтобы было не слишком рано, я попросил телефонную станцию связать меня с ним. Он оказался дома, я рассказал ему о случившемся и о своих трудностях, а также о том, что не знаю, как действовать. Он тоже не знал, что делать, однако заверил меня, что окажет любую посильную помощь. Приятно вспомнить, что все французские представители в ЮАС, к которым мы обращались, относились к нашим просьбам с величайшей предупредительностью и не жалели трудов, помогая нам.

Рождество: мир на земле и в человецех благоволение. Что же, может, это и верно, но кой черт дернул целаканта объявиться как раз перед рождеством? Рождество!.. Уж во всяком случае для меня праздника не будет.

Прождав бесконечно долго, я сам позвонил на станцию. Пока - ничего... Семь мучительных, невообразимо долгих часов этого рождественского дня я мерил шагами мостик.

Под вечер телефонная станция сообщила, что местонахождение министра Эрасмуса (министр обороны) установлено: он на своей ферме в Уайт-Ривер. Идеальное убежище! Ближайший телефон - за несколько километров и работает только в служебные часы. Подозреваю, что это говорилось специально для посторонних; трудно поверить, чтобы министр обороны был до такой степени отрезан от внешнего мира. Но ничего не поделаешь.

Я снова очутился на линии старта. В этот момент почтамт сам предложил мне попробовать переговорить с каким-то важным начальником. Спасибо, не свяжете ли вы меня с ним? Я не знал о нем ничего, даже имя мне было незнакомо. В конце концов почтамт сообщил, что никак не может найти того начальника. Похоже, что это безнадежное предприятие: как-никак рождество, и дело идет к вечеру. Я поблагодарил их за беспокойство, телефонист предложил попробовать еще раз на следующее утро, я согласился. Рождество! Сумею ли я когда-либо снова радоваться этому празднику?..

На рассвете я совершил небольшую прогулку по берегу, потом занял свой пост на мостике и связался с почтамтом. Снова ожидание; наконец сообщение, что того начальника так и не удалось разыскать. Почтовый чиновник предложил еще какого-то высокопоставленного деятеля, фамилия которого ничего мне не говорила. Ожидание... неудача... начинай все сначала! Новое предложение: связаться с командующим одного из родов войск. Пожалуйста, соедините! С кем угодно, лишь бы был толк. На этот раз телефонисты быстро добились успеха, и вот уже откуда-то издалека доносится явно недоброжелательный голос сановного собеседника. Я представился и сразу начал рассказывать про ист-лондонского целаканта. Он прервал меня и нетерпеливо спросил, какое отношение имеет какая-то рыба к нему и к вооруженным силам Южной Африки. Я вежливо попросил проявить немного терпения - я объясню какое, но он снова в тех же выражениях прервал меня. Тогда я довольно резко сказал, что если он послушает, вместо того чтобы говорить, то все поймет. Следовало бы записать нашу беседу на ленту для потомства, она порой принимала очень оживленный характер. Я был вынужден спросить его: неужели он думает, что человек моего положения станет в такое время звонить человеку его положения по какому-нибудь легкомысленному поводу? Неужели он не понимает, что я говорю с ним по вопросу государственной важности!

- Что?! - рявкнул он. - Рыба? Государственной важности?

- Да! Рыба! - рявкнул я в ответ, и так решительно, что он опять стал слушать. Посвятив его в суть вопроса, я заговорил о самолете. Он немедленно заявил, что сейчас нет свободных самолетов, которые можно использовать для такого поручения, а если бы и были, все равно это исключено. Я спросил, следует ли его слова считать окончательным официальным ответом на мою просьбу. Он замялся, тогда я напомнил о находящемся в Дурбане гидроплане "Сандерленд" и сказал, что, по моим данным, этот самолет можно быстро подготовить к вылету, нужно только разрешение. Он осведомился, отдаю ли я себе отчет в том, что означает подобный полет на чужую территорию - для организации такого предприятия потребуется не меньше недели.

- Господи, помоги Южной Африке, если на нее внезапно нападет враг!

Вдохновляющий разговор... Так или иначе, выяснилось, что он при всем желании ничего не смог бы сделать; он не преминул подчеркнуть, что тут даже сам главнокомандующий бессилен без распоряжения министра, да и тому, возможно, понадобилось бы согласие Совета министров. Я ответил, что перелет послужил бы отличной тренировкой для молодых летчиков. В ответ из трубки донеслись такие звуки, что я вынужден был с отчаянием признать свое полное, сокрушительное поражение. Напоследок он добавил, что у меня столько же надежд получить самолет для полета на луну. Я слегка ожил, ответил, что попробую, поблагодарил и снова впал в уныние. Мне никогда больше не пришлось встретить этого человека, я даже не знаю его фамилии, надеюсь только, что последующие события рассеяли у него представления обо мне, как о помешанном.

Друзья были очень озабочены нашим удрученным и напряженным состоянием и уговаривали нас хотя бы немного отдохнуть. В этот день три семьи ждали нас по очереди на ленч, чай и обед. Однако, договариваясь об этом, мы условились, что все будет отменено, если - хотя бы в последний момент - того потребует целакант. Мы не решались уходить с корабля на весь день, а потому договорились, что нас отвезут обратно на борт и после ленча, и после чая.

Мы были, вероятно, скучнейшими в мире гостями. Хозяева, наши старые друзья, сумели бы оживить труп, и все-таки чудесный ленч показался мне отвратительным: нам подали рыбу, а у меня перед глазами был целакант... День выдался жаркий, на столе стоял восхитительный освежающий напиток, я же мог думать только о формалине. Мои мысли вращались вокруг Коморов и премьер-министра. Похоже, иного пути просто нет. Уже третий день я топчусь на месте.

Мы вернулись на судно и только ступили на палубу, как помощник судового казначея выскочил из своей каюты и воскликнул чуть ли не с укоризной:

- Слава богу, профессор, что вы вернулись! Нас тут едва с ума не свели - бесконечные звонки! Прошу вас, если будете еще уходить, предупредите, где вас можно найти. Дурбанская радиостанция просила вас возможно скорее им позвонить. Какое-то срочное дело.

После этого он перечислил множество лиц, которые спрашивали нас. Кое-кто из них еще ждал на судне, жена занялась ими, а я пошел к телефону.

Радиостанция передала в Грейамстаун транзитную телеграмму на мое имя, поступившую с Коморов. А так как на радиостанции знали, где я, то оставили копию и были готовы тотчас же прочитать ее мне. Я попросил прочесть.

Я перечитал телеграмму. Так, только этого не хватало. А вообще-то ничего удивительного нет. При всех достоинствах моей затеи с листовками у нее были минусы. В частности, такое высокое вознаграждение за рыбу - одну единственную рыбу! - неизбежно (если ее обнаружат без меня, исключительно благодаря листовке) должно было кое-кого ввести в соблазн. В самом деле, некто, находящийся за тридевять земель, готов платить за этих рыб по 100 фунтов - видимо, они в действительности стоят гораздо больше! Листовка недвусмысленно говорила о том, какое значение я придаю целаканту, и если б французы хоть немного мне верили и допускали, что целакант обитает в их водах, они бы давно что-нибудь предприняли сами, достаточно было кому-нибудь из ученых проявить необходимый интерес.

Уже тот факт, что листовки, взятые Хантом, не были известны коморским властям и эти власти без возражений содействовали их распространению, означал, что на Мадагаскаре листовками не заинтересовались. Иначе французы, конечно, предприняли бы что-нибудь сами: стали бы искать целаканта, назначили бы вознаграждение. И никто бы их не упрекнул. Теперь же, с какой стороны ни посмотри, целакант - мой, он найден благодаря моим догадкам и усилиям; и если только это не случайный экземпляр, подобно ист-лондонскому, значит (как я и подозревал), целакант все время был под самым носом у французов, а они его не замечали. Разумеется, люди особенно ценят то, чего добиваются другие. В глубине моей души наверно с самого начала жило невысказанное опасение: как бы весь этот шум в печати не побудил французские власти конфисковать рыбу. Сгоряча они могут не посчитаться со всеми предшествующими событиями, забудут о годах труда, которые привели к открытию, о листовке, которая помогла напасть на след драгоценной рыбы.

Хант сейчас, конечно, в труднейшем положении. Он не может позволить себе спорить с французами: ведь вся его торговля основана на их доброжелательстве.

Да и власти, о которых говорится в телеграмме, тоже в затруднении. Хочешь не хочешь, а бурная деятельность Ханта и его телеграммы мне должны были заставить их понять, как важен этот вопрос. Сами они не предприняли никаких усилий, так что, согласно этике, рыба должна принадлежать человеку, чьи листовки они не только приняли, но и распространили. Но теперь, когда рыба появилась, им вдруг стало ясно, что она представляет собой нечто совершенно выдающееся, неизмеримо более важное, чем они подозревали. И конечно же они колеблются - разумно ли (что бы ни говорила этика) отдавать ее в руки иностранца. Судя по телеграмме, они готовы идти мне навстречу. Потому ли, что действительно признают за мной известные права? Или потому, что рыба уже в таком состоянии, когда возникают сомнения - удастся ли ее вообще сохранить? И они не хотят брать на себя ответственность за нее, пока не смогут сказать, что их на это вынудило мое отсутствие. Ох, если бы узнать, как все обстоит на самом деле...

Не приеду - никто не упрекнет французские власти за то, что они отобрали рыбу у дилетанта, какие бы претензии он ни предъявлял. Да, так оно и есть, конечно, их останавливает лишь то, что они не знают, как ее сохранить. Где им взять нужное количество формалина?

Казалось, голова может лопнуть от мыслей обо всех этих осложнениях. Во мраке неясности и неопределенности светилась только одна четкая мысль, которая озаряла мое сознание и давала мне энергию: я должен сам туда прибыть, прибыть и лично убедиться, что это действительно целакант и он правильно препарирован.

Вспоминая сейчас те дни, я вижу, что был тогда в состоянии, которое называют "одержимостью".

Будто в забытьи я видел, как французы окружили рыбу и только ждут случая ее схватить, если я не приеду. Словно они знают, что я бьюсь головой о несокрушимую стену рождественской расслабленности и бюрократического безразличия...

Телеграмма так меня шокировала, что я не сразу обратил внимание на слова: "втиснул пять килограммов формалина" (явная опечатка вместо "вспрыснул"). Около пяти литров... Это уже лучше! Но какой концентрации? В тот раз мы условились, что Хант получит бутылку формалина для небольшой рыбы, о которой он говорил. Иначе говоря, что-то около пол-литра. Значит, телеграмму можно истолковать так: пол-литра концентрированного формалина он, согласно полученным указаниям, развел до пяти литров. Но этого не достаточно, далеко не достаточно, чтобы в такую жару надолго сохранить большую рыбу. Если бы он написал "концентрированный формалин", но ведь этого слова нет, и Хант, возможно, не отдает себе отчета в том, насколько это важно.

Так как же обстоит дело? Что если рыба уже разлагается? Правильно вспрыснуть формалин в ткани крупной рыбы - задача не для любителя, к тому же лишенного нужных инструментов, да еще в таком жарком краю. А отсутствие спинного плавника и третьей лопасти хвоста? Может быть, это вовсе не целакант?! Мое сознание отчаянно барахталось в волнах сомнения; правда, тут я вспомнил, что окаменелости позволяют проследить, как маленький "второй" хвост целаканта постепенно становился короче, а в самых последних формах явно исчез вообще. У латимерии он очень короткий. Далее, у двоякодышащих, чей возраст, судя по ископаемым остаткам, почти не уступает возрасту целаканта, первый спинной плавник также со временем исчез. Поэтому возможно, что за последние 70 миллионов лет подобная тенденция привела к появлению современного вида целаканта без второго хвоста и первого спинного плавника. Вполне вероятно! Кроме того, я продолжал цепляться за нашу веру в Ханга и силился себя убедить, что если даже это не целакант, то, почти наверное, что-нибудь не менее интересное. Ну, а если все-таки целакант, значит - отличный от латимерии, у которой первый спинной плавник и второй хвост достаточно ясно выражены. Да... Что же я все-таки увижу?

Издерганный, переутомленный, я готов был считать, что все обратилось против меня. Ничего определенного, ничего ясного... Нет уверенности, что это целакант, что вспрыснуто достаточно формалина, что я поспею вовремя, раньше чем рыба сгниет или ее заберут французы. Одна связная мысль была у меня в голове, и я цеплялся за нее, как утопающий за спасательный круг: "Я должен туда попасть и увидеть все сам".

И наконец, как ни озадачили нас последние осложнения, надо было принимать гостей и газетчиков. Репортеры почуяли мировую сенсацию и слетались со всех сторон, торопясь друг друга обскакать.

Я был на грани отчаяния и начал склоняться к мнению моей жены: да, надо идти к Малану. Последняя телеграмма ускорила решение. Хотя новости были тревожные, зато они оправдывали мое обращение за помощью.

Теперь уже совершенно ясно: дело не только в срочности (пока рыба не сгнила), но и в необходимости моего личного присутствия. Меня утешало соображение, что вряд ли французы пойдут на столь крайний шаг, как конфискация, если не будут совершенно уверены в ценности экземпляра. А вдруг конфискуют? На Коморских островах сейчас нет ни одного ученого, следовательно, нет никакой надежды, что французы сумеют сохранить рыбу для науки. Во всяком случае, надо торопиться, и остается только одна надежда: Малан! "В конце концов все равно придется идти к нему", - сказала жена. Очень похоже, что так и будет, хотя мой ум все еще упорно восставал против такой затеи. Премьер-министр - и рыба; в моем сознании эти два понятия никак не хотели сочетаться... Но... остается только Малан.

Сидя за обеденным столом, я не мог думать ни о чем другом и сказал друзьям, что, видно, иного выхода просто нет. Обстоятельства вынуждают меня биться до конца, пусть даже надежд на успех мало. Но как действовать? Кто-то выразил предположение, что Малан находится сейчас в своей официальной резиденции на южном побережье Натала; это сильно упростило бы задачу, потому что туда можно проехать на автомобиле. Но верно ли это? В Натале - зимняя резиденция, летняя - в Капской провинции. У кого выяснить точно? Я вспомнил про своего старого друга, всеведущего Десмонда Прайера, редактора отдела в "Дейли Ньюс", и попросил телефонистов разыскать его. Чудо из чудес: вскоре я уже с ним говорил. Малан? Точно не могу сказать, но выясню; куда сообщить потом? Хорошо, позвоню через несколько минут. Так он и сделал, причем сообщил, что премьер-министр не в Натале, а где-то в Капской провинции, где именно - неизвестно.

Прайер добавил, что мне, может быть, стоит связаться с членом парламента доктором Верноном Ширером. Он сейчас в Дурбане, недалеко от дома Эвансов (где я был в тот же миг), и он не только в курсе дела, но охотно мне поможет, а это очень важно, если я собираюсь обращаться в правительство. Ширер сегодня никуда не уезжает, я могу при желании немедленно с ним переговорить. Я поблагодарил Прайера и рассказал друзьям о нашем разговоре. Фрэнк Эванс сразу загорелся, он был очень хорошего мнения о Ширере. С моего согласия он заказал номер и почти тут же подозвал меня и передал трубку.

Вернон Ширер слушал с большим сочувствием и интересом. Правда, мне еще не верилось, что теперь удастся пробить брешь в завесе безысходности, но, во всяком случае, мы условились, что после обеда я прибуду к нему.

На судне Ханта, 29 декабря 1952 года. Остров Паманзи Коморский архипелаг. Критический момент позади: целакант только что окончательно опознан. Крайний слева - капитан Э. Хант; справа - губернатор Коморских островов П. Кудер. Во втором ряду, слева направо - лейтенант Д. М. Рэлстон, капитан В. Берг, командир самолета Блов, капрал Ф. Бринк

Окаменелость целаканта, возраст 170 млн. лет. Слева - конкреция, в которой заключена окаменелость, ее длина 18 см. От удара в точку, помеченную крестиком, конкреция распалась на две половины, открыв окаменелость