Глава 12. В море стало больше рыбы?

Со времени первого появления европейцев в водах Нового Света немало живых существ, попадавшихся на глаза нашим предкам, почти исчезло из нашей памяти, или в лучшем случае сохранилось воспоминание о них как о неких полумифических созданиях.

О таком загадочном существе, вероятно породившем первые слухи о русалках и водяных, мы узнаем из рассказа очевидца Ричарда Уитборна. В 1610 году он заметил в водах гавани Сент-Джонс "неведомое существо с ниспадающими на шею волосами". Очевидно, это был не морж и даже не тюлень, с которыми старые рыбаки были хорошо знакомы. Приблизившись к шлюпке, в которой находились матросы из команды Уитборна, оно испугало гребцов, и один из них "нанес ему сильный удар по голове". Но и после этого оно подплывало к другим шлюпкам. "Была ли это русалка или что-то другое, я не знаю. Пусть об этом судят другие", - писал Уитборн. Джосселин описывал встречу с "тритоном"^* или водяным в заливе Каско в 1670-х годах, а уже в 1870-х годах, если верить рассказу одного миссионера, близ островов Сент-Джонс в проливе Белл-Айл некий рыбак поймал в сеть русалку, которую он засолил и показывал любопытным.

^* (По греческой мифологии - морское божество, сын Посейдона и владычицы морей Амфитриты. - Прим. перев.)

Русалки как таковые никогда не существовали в природе, но породившие их образ морские млекопитающие были вполне реальными существами. Они относятся к отряду так называемых сирен, который включает дюгоней и ламантинов. Выжившие представители этого отряда встречаются теперь только в водах умеренного и тропического поясов, однако северный вид сирен - так называемая морская, или стеллерова, корова^* - жил в Беринговом море до 1760-х годов, а затем ее уничтожили охотники за ворванью (в течение тридцати лет после того, как ее открыли). Английский натуралист Пеннант в своем труде "Зоология Арктики", опубликованном в 1784-1787 гг., высказал предположение, что это или похожее на него животное "проникло через один из северных проливов в воды Гренландии, о чем свидетельствует найденная в этой стране г-ном Фабрикусом полусъеденная голова животного с зубами, полностью схожими с зубами [ламантина]".

^* (Стеллерова морская корова (капустник) — Hidrodamalis gigas. Обитала на Командорских островах. Последняя была убита в 1768 г. Обитание в прошлом родственного ей вида в Гренландии маловероятно.)

Столь доверчивая сирена, как "русалка" Уитборна, имела, разумеется, мало шансов пережить вторжение европейцев. Если таковая и обитала в действительности в водах северо-восточного побережья, то это было в давно забытом прошлом.

Еще одно почти столь же уязвимое морское животное, которое действительно существовало, и притом в большом количестве, было уничтожено до начала XVIII века. 6 сентября 1535 года суда второй экспедиции Жака Картье встали на якорь под прикрытием острова Иль-О-Кудре в бухте Сен-Поль на реке Св. Лаврентия. Отметив присутствие в бухте белух, писарь добавил, что "вокруг острова встречаются несчетные количества de grande tortures - огромных морских черепах. Когда Сэр Хэмфри Джильберт писал проспект своей книги о богатстве морской фауны северо-восточного побережья, он в числе первых назвал "треску, лососей, тюленей, макрель, черепах, китов и моржей". Бреретон, посетивший побережье Новой Англии в 1602 году, писал, что обнаружил "черепах" на суше и на море. Черепахи, которых он видел на суше, вероятно, были морскими черепахами, вышедшими на берег для кладки яиц. Приблизительно в 1656 году Дю Крё включает в перечень "рыб" прибрежных вод Квебека черепах, тюленей и китов. Наконец, Джосселин не только насчитал в Новой Англии пять видов "морских черепах", но и наблюдал с борта судна, как "матросы... спустили на воду шлюпку и наловили разных черепах, встречавшихся в неисчислимых количествах в тех местах, куда проложило курс наше судно".

К концу XVII века подобные наблюдения были уже делом прошлого, а в наше время появление в этом регионе в любое время года хотя бы одной черепахи - обычно ложной каретты или кожистой черепахи^* - вызывает большую шумиху, особенно когда массивную тушу несчастного гиганта, убитого из ружья или загарпуненного, вытаскивают на берег, чтобы поглазеть на диковину.

^* (Ложная каретта — Caretta caretta, кожистая черепаха — Dermochelys соriacea.)

Мы рассказали только о двух из многих возможных утрат, понесенных в прошлом сообществом морских животных. Расскажем теперь об огромном уроне, который люди нанесли или продолжают наносить другим животным. Вполне вероятно, что жестокой судьбой им также предопределено раствориться в мифологической мгле вслед за русалками и морскими черепахами.

Еще в 1610 году Шамплейн различал в водах Нового Света три вида представителей древнего семейства рыб - осетров. Одним из них был озерный осетр, изобиловавший в озерах Онтарио и Шамплейн и их речных системах, а также в эстуарии реки Св. Лаврентия. Это была крупная рыба от полутора до двух с половиной метров в длину и нередко весившая пятьдесят килограммов.

Два других вида были морскими осетрами. Взрослые осетры жили в море и заходили в реки только для размножения: небольшой обитатель эстуарий - короткорылый осетр, редко достигавший метровой длины, и действительно огромный атлантический осетр^*, некоторые экземпляры его весили до полутонны.

^* (Осетры: озерный — Acipenser fulvescens, короткорылый — Acipenser brevirostrum, атлантический — Acipenser sturio.)

С давних пор соленая осетрина была распространенным блюдом в Европе. Еще в 1520 году французские рыбаки, промышлявшие в водах Нового Света, засаливали большие количества осетрины для внутреннего рынка. Одновременно осетрина служила одним из основных продуктов питания для рыбаков и первых поселенцев, да и для местных жителей. Осетры повсюду были в изобилии. По словам Джона Смита, в Новой Англии не было речки, чтобы в ней не водилось "великое множество" этой рыбы. Шамплейн отмечал, что "[в водах Новой Франции] было такое изобилие атлантических осетров, что от продажи этой рыбы в Германию и другие страны, где она пользовалась большим спросом, можно было бы ежегодно выручать по 100 000 фунтов".

Николя Дени, перечисляя богатства Нового Света, особо выделил осетра: "Некоторые экземпляры достигают в длину восьми, десяти, одиннадцати и двенадцати футов и имеют толстое, как у овцы, туловище... покрытое бляшками величиной с небольшое блюдечко... Их мясо вкусом напоминает говядину... Эти рыбы подходят к устью реки [и] выпрыгивают из воды на высоту, равную длине своего тела. Их добывают с помощью гарпуна... Есть также рыба другого вида, размером поменьше, но зато вкусом получше". Дени отмечал также, что плавательный пузырь осетра - прекрасный источник желатина - прозрачного клейкого вещества, считавшегося весьма полезным в медицине.

В 1630-х годах Уильям Вуд, находясь в Новой Англии, писал о том, что "осетры встречаются здесь повсюду, но лучше всего ловить их на мелководье у Кейп-Кода и на реке Мерримак, где их в большом количестве добывают, солят и отправляют в Англию. Некоторые рыбины достигают двенадцати, четырнадцати или восемнадцати футов длины". Несколько десятилетий спустя Джосселин напишет про тот же район, что "рыбы здесь так много, что по некоторым рекам даже опасно плавать на каноэ или другом легком суденышке подобного рода".

Приблизительно в 1650 году Пьер Буше писал об озерном осетре: "Его добывают в Квебеке [в верховьях рек]; в огромном количестве он встречается во всех крупных озерах... все рыбы большие - четырех, шести или восьми футов длины; я видел, как много осетров добывали перед Монреалем... соленая осетрина очень вкусна и долго не портится".

Несмотря на интенсивное истребление всех трех видов, даже в XIX веке осетров было так много и они были столь плодовиты (каждая самка откладывала до трех миллионов икринок), что вплоть до 1850 года их считали одной из самых распростаненных рыб на Антлантическом побережье. Однако затем было обнаружено, что икра североатлантического осетра почти не уступает по вкусу икре его русского собрата. Одновременно возник немалый спрос на технический желатин, а в крупных американских городах возросло потребление свежей осетрины. Такое неудачное стечение обстоятельств не смог одолеть даже плодовитый осетр.

Рыбаки, используя сети, ружья, гарпуны и даже гранаты, так яростно накинулись на больших атлантических осетров и их меньших собратьев во время их нерестового хода, что в 1890 году на одной только реке Делавэр было добыто около двух с половиной миллионов килограммов осетра. В 1897 году группе рыбаков удалось за одну тоню^* поймать у Амагансетта 335 больших, шедших на нерест осетров. Поголовно истребляя осетров, люди не щадили даже икряных самок, лишая вид возможности размножаться, и поэтому вскоре осетры начали исчезать.

^* (Один заброс невода. - Прим. перев.)

Несмотря на то что к 1920 году все три вида осетров, по выражению одного ихтиолога, стали "столь же редкими. как и уникальными", никаких действенных мер по их сохранению не принималось. Правда, в последние годы некоторые мероприятия по охране осетров были проведены, однако они не в состоянии восполнить тот ущерб, который уже нанесло многим нерестовым рекам и эстуариям загрязнение вод, несущее гибель личинкам осетровых рыб.

Никто не знает, сколько осетров осталось в живых в северо-восточном регионе, но, по общему мнению, количество выживших особей представляет ничтожную долю процента от огромного числа их предков, населявших воды этого региона до вторжения людей.

Названный первыми французскими поселенцами "barse", полосатый морской окунь^* был одним из самых распространенных обитателей морей Нового Света. Редко уходя от берега дальше пяти-семи километров и предпочитая плавать в прибрежных водах, гоняясь за своей добычей в пенных бурунах, морской окунь первоначально встречался в акватории от залива Св. Лаврентия до Флориды и входил на нерест почти во все крупные и сотни мелких рек. Эта крупная и сильная рыба, часто достигавшая более двадцати килограммов веса (а при длине около двух метров нередко и семидесяти), считалась не менее, если не более вкусной, чем атлантический лосось. И было ее невероятно много.

^* (Полосатый морской окунь — Roccus saxatilis.)

Для первых поселенцев она казалась манной, ниспосланной морем. Картье отмечал ее "огромное количество" у Квебека, а Шамплейн - на нерестилищах рек залива Фанди, где "ею можно загружать целые суда".

Что же касается Новой Англии, то вот что счел необходимым сказать по этому поводу капитан Джон Смит: "Морской окунь - отменного вкуса рыба, как свежая, так и соленая. Она так велика, что одной ее головы хватит на обед хорошему едоку; к тому же она вкуснее лучшей говядины. Ее здесь так много, что я видел, как она запрудила собой всю реку... во время прилива ею можно было бы загрузить стотонный корабль... при смене прилива [я] видел такое множество вываливающихся из [сетной] ловушки рыб, что можно было бы пройти по их спинам, не замочив ног".

В 1634 году Уильяму Вуду едва хватило слов, чтобы воздать ей должное: "Морской окунь - одна из лучших рыб в этой стране, и если другие рыбы скоро приедаются людям, то окунь - никогда; эта превосходная, чуткая и быстрая, притом и жирная рыба имеет в своей голове кость, содержащую порядочное количество мозга... [ он описывает различные способы ловли окуня в течение круглого года, заканчивая свой рассказ описанием сетного лова во время весенне-нерестового хода]... на полной воде англичане действительно перекрывают реки длинными неводами или окуневыми сетями... и во время отлива на месте остаются иногда до двух-трех тысяч [окуней], которых засаливают или отдают тем, кто... использует их для [удобрения] своих земельных участков".

В северных водах окуни, похоже, и раньше были помельче. Возможно также, что многовековое уничтожение морских окуней отразилось на состоянии их запасов в наши дни. Так или иначе, к 1870 году Джон Роуан обнаружил в реке Сент-Джон только "20-30-фунтовых" рыб: "Превосходная вещь - охотиться на окуня с гарпуном... тихими июньскими вечерами в нескольких милях выше Фредериктона можно видеть десятки каноэ, несущихся по широкой речной глади... в погоне за стаями окуней, то поднимающихся к поверхности, то уходящих в глубину... Весла яростно шлепают по воде и остроконечные гарпуны врезаются в самую гущу стаи... [на реке Сент-Джон] морских окуней убивают ради развлечения... [но] на некоторых канадских реках много окуней промышляют подледными зачерпывающими сетями. Мне говорили, что на одной лишь реке Мирамиши за зиму его добывают более 100 тонн". Роуан не говорит, как использовалась пойманная рыба, но, судя по другим источникам, она в основном шла на удобрение.

Джон Коул в своей книге "Страйпер"^*, опубликованной в 1978 году, предлагал нам взглянуть на причину истребления этого вида рыб другими глазами: "Кто вообще способен сосчитать, сколько этой рыбы добыли... флотилии, впервые открывшие для себя берега Нового Света с их гаванями, кипящими всплесками серебристых страйперов? И сколько этих страйперов погибло в перегороженных сетями бухтах, где после отлива оставались лежать тысячи сверкающих тел... в ожидании, когда колонисты-фермеры погрузят их на свои тачки и отвезут к месту погребения - на кукурузные поля? И кто когда-либо считал растущие с ростом населения уловы рыбопромысловиков, применявших всяческие орудия лова: удочки, яруса, переметы, сети жаберные, ставные, дрифтерные и кольцевые; невода, волокуши, сетные запруды, тралы, зачерпывающие сети, трехстенные обметные сети и сети в виде мешков, специально скроенных для подледного лова окуня, собирающегося зимой в огромные стаи на дне реки?.. И кто [может] оценить ущерб, нанесенный в течение двух столетий теми, кто с борта пяти-десятифутового катера или стоя с удочкой в руках в полосе прибоя добывал рыбу ради удовольствия или ради пропитания?"

^* (Striper - "полосатик" - сокращенное название морского окуня "striped bass" (англ.). - Прим. перев.)

Поскольку никто не может ответить на эти вопросы, не будет никогда и статистической оценки. А вот мораль из всего этого извлечь необходимо. Морской окунь исчез из большинства рек и прибрежных участков, где раньше эта рыба водилась в изобилии, и ее остаткам грозит полное вымирание, впрочем, не столько от нашего хищнического промысла, сколько от неразумных действий, которыми мы превращаем водное царство в мертвое болото. Здесь мы снова предоставим слово Коулу.

"После бессчетных столетий обитания на восточном побережье нашей страны морской окунь уходит из жизни. Эта рыба, когда-то столь много-численная, что закупоривала речные дельты... подвергается истреблению... Никто не оспаривает того, что популяции морского окуня переживают падение численности. О том же говорят... результаты ежегодных исследований 4 темпов воспроизводства окуня в водах Чесапикского залива и реки Гудзон... Эти два водных бассейна, в которых находятся 99% нерестилищ [сохранившихся] окуней северо-восточного побережья, становятся все менее продуктивными.

"Почему, - спрашивает Коул, - в водах, мутных от миллиардов икринок... почему не выживает ни одна возрастная группа? Отчего до настоящего времени падает численность популяций окуня и каждый апрель лишь небольшие группы взрослых рыб собираются в реках и море на бесплодный ритуал воспроизводства"?

И он объясняет, почему это происходит. Потому (и этому есть неопровержимые доказательства), что воды реки Гудзон и Чесапикского залива, как и большинство остальных вод нашего побережья, настолько отравлены отходами промышленности, бытовыми и сельскохозяйственными стоками, что молодь морского окуня, вместе с молодью бесчисленных других животных, просто не может в них существовать. "Через десяток лет, - говорит Коул, - при современных темпах падения численности морской окунь исчезнет как жизнеспособный вид из прибрежных вод Атлантического океана".

Гигантская скумбриевая рыба - синий (обыкновенный) тунец^* - одна из самых больших, наиболее процветающих и достойных внимания представителей рыбного царства. Достигая более четырех метров длины и около семисот килограммов веса, она способна плыть со скоростью близкой к ста километрам в час благодаря превосходной форме своего обтекаемого мускулистого тела. В известном смысле тунца можно считать "теплокровной" рыбой - это единственная рыба, способная регулировать температуру собственного тела. Синий тунец может маневрировать в воде с легкостью птицы, лавирующей в воздухе. В море, пожалуй, не найти никого, кто мог бы поймать тунца или... ускользнуть от него. Некоторые современные биологи называют его суперрыбой, однако уникальность тунцов признавалась людьми еще в глубокой древности. Наскальные изображения, выполненные древними живописцами микенской цивилизации античного Крита, полны трепетного восхищения перед тунцом.

^* (Синий (обыкновенный тунец) — Thunnus thunnus.)

Древние морские охотники добывали тунцов при первой возможности, и на протяжении многих веков другие поколения продолжали делать то же самое. Тем не менее благодаря своей жизнеспособности тунец сохранял свои позиции примерно до конца пятидесятых годов нашего столетия.

Синие тунцы Западной Атлантики размножаются в Мексиканском заливе, но весной и летом уходят на север, по крайней мере до Ньюфаундленда. До 1939 года рыбопромысловые флотилии вылавливали в североамериканских водах тунцов только младших возрастных групп, главным образом от двух- до пятилетнего возраста весом от четырех с половиной до сорока пяти килограммов. Сравнительно небольшой объем вылова в несколько сот тонн тунца в год обеспечивал устойчивые уловы. Что же касается гигантских особей, возраст которых мог доходить до тридцати пяти лет, то их ловили спиннингом в основном те, кто имел достаточно средств, чтобы купить или арендовать крупные моторные баркасы.

В 1950-х годах дает себя знать новая опасность, угрожающая тунцам: на мировом рынке начинает завоевывать признание консервированный тунец в качестве пищевого продукта как для людей, так и для собак и кошек, принадлежащих богатым людям Северной Америки. Тунцовый промысел стал быстро расширяться, но он все еще был ориентирован в основном на рыб молодых возрастов. Между тем великовозрастные гиганты, от существования которых зависит успешное воспроизводство и сохранение самого вида синего тунца, стали главным стимулом бурного развития любительского лова, в котором теперь участвуют тысячи мужчин и женщин, поднакопивших деньги и получивших возможность поразвлечься добычей трофеев.

К 1960 году в море ежегодно выходили на зафрахтованных судах свыше 11 000 "спортсменов" в надежде поймать на крючок и вытащить "трофейного" тунца, с которым можно будет сфотографироваться. Один из них установил в 1979 году мировой рекорд, поймав в водах Новой Шотландии тридцатидвухлетнего синего тунца весом в 680 килограммов. С тех пор таких тунцов люди уже больше не видели и вряд ли когда-либо увидят.

В 1950-е годы максимальный улов промыслового флота в Северной Атлантике достигал 150 000 крупных синих тунцов в год; однако к 1973 году общий улов снизился до 2100 крупных тунцов. В 1955 году один только норвежский промысловый флот добыл 10 000 тонн мелкого тунца, но в 1973 году его добыча составляла лишь чуть больше сотни рыб. В прежние годы португальские рыбаки регулярно вынимали из больших сетных ловушек по 20 000 тунцов в год, а в 1972 году они поймали всего лишь двух. В Гибралтарском проливе начиная с VI века устанавливалась огромная сетная ловушка; если в 1949 году в нее попались 43 500 тунцов, то в 1982 - уже всего 2000, да и то сплошь маломерки.

В конце 1950-х годов в Японии возникает весьма доходный рынок сбыта тунцов, которых сначала поставляли иностранные рыбопромысловые компании. Однако по мере усовершенствования технологии быстрой заморозки и модернизации океанских морозильных рыболовных судов Япония сама включилась в тунцовый промысел. Когда в 1958 году вступил в эксплуатацию первый американский сейнер-тунцелов (чудо техники) "Сильвер Минк", быстро завоевавший репутацию самого лучшего рыбопромыслового судна, которое когда-либо было спущено на воду, рыбопромысловые компании Японии, США и многонациональные корпорации поспешили подхватить инициативу. Они конкурировали между собой в строительстве наиболее крупных и наиболее эффективных современных рыболовных судов, способных обнаружить и успешно истреблять тунцов в любой точке Мирового океана.

Последним словом тунцеловного судостроения был "Запата Пасфайндер" - суперсейнер длиной более 75 метров, скорее похожий на прогулочную яхту какого-нибудь греческого пароходного магната, чем на рабочее судно. Тунцелов стоимостью в 10-15 миллионов долларов был оборудован спутниковой навигационной системой и имел на борту вертолет для поисковой разведки тунцов. Капитанские покои включали гостиную с баром, роскошную спальню и ванную комнату с позолоченными кранами. Судно предназначалось для лова, заморозки и транспортировки тунцов. Выручка за один промысловый рейс планировалась в сумме пяти миллионов долларов, а капитан мог заработать 250 000 долларов в год. Однако общую сумму прибыли, полученной от промысловых операций судна, установить невозможно, как невозможно назвать и его истинных владельцев, представлявших различные, в том числе смешанные, компании. Тем не менее, по оценке осведомленных обозревателей тунцеловного промысла, "Запата Пасфайндер", вероятно, приносил сто процентов чистой прибыли на вложенный капитал каждый год промысловой эксплуатации. В погоне за столь соблазнительной прибылью "Запата Пасфайндер" и однотипные с ним суда учинили такую кровавую бойню мировой популяции тунца, что к концу 1970-х годов все эти суперсейнеры вынуждены были выйти из промысла, поскольку тунцов больше не стало.

Помимо строительства сейнеров-тунцеловов, японцы делали большие успехи в области ярусного лова тунцов и к 1962 году добывали до 400 000 тонн этой рыбы в год. Однако к 1980 году улов всех трехсот японских судов ярусного лова составлял лишь 4000 тонн синего тунца.

В середине 1960-х годов было установлено, что эта огромная рыба в течение своей долгой жизни накапливает в своем организме опасное количество ртути, содержащейся в загрязненной морской среде. Это открытие привело к запрещению продажи мяса тунца в большинстве стран

Запада, и какое-то время сторонники охраны природы тешили себя надеждой, что оставшиеся в живых гигантские рыбы смогут избежать гибели и продолжить воспроизводство вида. Надежда оказалась напрасной. К 1966 году лов тунца приобрел такую популярность среди любителей-рыболовов, что в том году только в водах Ньюфаундленда было добыто 388 гигантских тунцов. Поскольку тунцов ловили лишь ради "спортивного интереса", то после обязательных "трофейных" фотосъемок огромные туши тунцов, как правило, выбрасывались за борт.

Вместе с тем к 1968 году с расширением японского рынка национальных гастрономических продуктов увеличился спрос на "jumbo magura"- сырое мясо синего тунца. Не обращая внимания на содержание ртути (если они даже знали об этом), японские эпикурейцы стали платить до 25 долларов за фунт "jumbo magura", и североамериканское сообщество "рыболовов-спортсменов" сразу же ухватилось за возможность получить непредвиденную прибыль.

В 1974 году компании по фрахтованию рыболовных судов в Норт-Лейке (на острове Принца Эдуарда) - самозваной "тунцеловной столице мира" - помогли своим клиентам добыть 578 гигантских синих тунцов, а затем продали большинство свежемороженых туш в Японию. Экспедиторы и судовладельцы едва могли поверить в свою необыкновенную удачу. Если не хватало "спортсменов", способных ловить "большую рыбу", пускались в ход тунцеловные тралы, применение которых, с точки зрения рыбаков, приблизительно соизмеримо с ночным ловом форели в пруду при помощи перемета.

В 1978 году в Японию было поставлено для переработки на "jumbo magura" 3000 гигантских тунцов, но уже к 1981 году "тунцеловная столица мира" сумела добыть всего 55 штук. Как мне сказали в мотеле для "спортсменов" в Норт-Лейке, синие тунцы "изменили пути своих миграций, но?

должны скоро вернуться". Ко времени сдачи в набор настоящей книги они еще не вернулись, а судовладельцы уже продавали свои суда или отчаянно пытались соблазнить энтузиастов - любителей рыбной ловли новыми объектами - как насчет акулы, а Бизнес с "jumbo magura" приносил японским предпринимателям такие солидные барыши, что в 1974 году они организовали финансирование "рыбо-разводного хозяйства" в Новой Шотландии при содействии и поощрении Министерства рыболовства Канады. Хозяйству разрешалось отлавливать в сетные ловушки, установленные вблизи залива Сент-Маргарет, всех крупных тунцов, которых затем переводили "на откорм" в отгороженные сетями подводные загоны. Там их кормили "на убой" макрелью, пока они не достигали нужного веса и кондиции. Затем их забивали, охлаждали льдом и отправляли самолетами в Японию. Если в 1974 году такой процедуре подвергались пятьдесят гигантских тунцов, то уже в 1977 году было поймано, откормлено, забито и поставлено, на радость японским гурманам, около тысячи штук. В на-стоящее время в "хозяйстве" кончаются "запасы", поскольку за последние несколько лет ему за год не удавалось поймать больше двух десятков крупных рыбин. По-видимому, они опять ушли куда-то в сторону!

Такая же горькая судьба ожидает и многих других членов рода тунцов. Эпитафией синим тунцам звучат слова из недавно вышедшей из печати книги ихтиологов Джона и Милдред Тиль "Саргассово море": "Мелких синих тунцов от пяти- до восьмилетнего возраста и еще более мелких моложе пяти лет, живущих большими стаями, ловят крючковой снастью в Восточной Атлантике и кошельковыми неводами - в Западной... Ловится большое количество даже очень мелких тунцов весом меньше килограмма. Крупные синие тунцы исчезли, и этот вид рыб утратил свое промысловое значение... Опустошать запасы тунца нецелесообразно, однако подобное соображение никогда не мешало нам уничтожать других "доходных" обитателей моря - китов, омаров и пикшу".

В Северной Атлантике были уничтожены многие другие виды рыб, включая малоизвестную меч-рыбу^*. О ней в начале XVII века так писал Николя Дени: "Меч-рыба большая, как корова, имеет шесть-восемь футов в длину... у нее на рыле меч длиною в три фута и шириною почти в четыре дюйма... Очень хороша на вкус в любом виде. Ее глаза - величиной с кулак".

^* (Меч-рыба — Xiphias gladius.)

Первоначально обитавшая в большинстве мест рыбного промысла, она не вызывала в былые времена особого интереса у рыбаков. Однако к 1900 году ее вкусное мясо стало пользоваться спросом у жителей прибрежных штатов США, а затем по мере совершенствования холодильной техники свежемороженое филе меч-рыбы завоевало признание на всем континенте. Сначала ее добывали главным образом с помощью гарпуна, но после второй мировой войны спрос на меч-рыбу стал неуклонно расти, и рыбаки перешли к применению ярусов. К началу 1960-х годов запасы меч-рыбы, никогда не отличавшейся большой численностью и медленно восстанавливающей свои потери, были доведены до полного истощения. Затем ученые обнаружили, что ее мясо содержит такую высокую концентрацию ртути и других токсических веществ, что употреблять его в пищу людям опасно. Продажу меч-рыбы в США запретили, в результате чего ее промысел сократился, и она продается только на "черном рынке".

Нам ничего не известно о том, как влияют вредные химикаты на организм самих рыб, хотя то, что вредно для нас, очевидно, не может быть полезным для уцелевших от промысла рыб. Так или иначе, но численность меч-рыбы, видимо, продолжает сокращаться.

Если вообще стоит беспокоиться о судьбе, ожидающей акул, то нижеследующий пример должен по крайней мере вызвать сочувствие к этим постоянно преследуемым людьми существам. Гигантская акула^* - это действительно огромное животное, второе по величине из всех морских обитателей. Отдельные убитые особи превышали в длину десять с половиной метров и весили около 15 тонн. Гигантская акула - сколь огромна, столь и загадочна. Мы почти ничего о ней не знаем, разве что она не опасна для людей, предпочитает стайный образ жизни и питается планктонными рачками, которых она отфильтровывает через частокол жаберных тычинок. Это гигантское медлительное чудовище получило свое название^** благодаря привычке, выставив спину вровень с поверхностью воды, медленно плыть по воле течения. Именно эта привычка и оказалась для нее гибельной при контактах с современным человеком.

^* (Гигантская акула — Cetorhinus maximus.)

^** ("Basking shark" (англ.) - гигантская акула (буквально: "греющаяся на солнце"). - Прим. перев.)

Мясо гигантской акулы не представляет для нас никакой ценности, иное дело печень. Ее печень весит около полутонны и очень богата витаминами. После второй мировой войны в Восточной Атлантике гигантскую акулу преследовали с таким усердием, чтобы добыть ее печень, что ара фактически была уничтожена в этом регионе Мирового океана. Во времена колонистов гигантские акулы в изобилии водились в заливе Мэн и тысячами истреблялись поселенцами в водах залива Кейп-Код ради получения жира для светильников. Кончилось тем, что эти безвредные существа навсегда исчезли с восточного побережья США.

Гигантская акула встречалась в изобилии и в водах восточного побережья Канады, где она не считалась ценным промысловым объектом. Тем не менее рыбаки считали ее вредной рыбой, поскольку она иногда запутывалась в их сетях. Именно это обстоятельство побудило канадское Министерство рыболовства в 1940-х годах объявить гигантской акуле войну. (Сначала на борьбу с ней в воды Тихоокеанского побережья вышли вооруженные гарпунами суда службы охраны рыболовства. После того как гарпуны были признаны недостаточно убойным и не очень сподручным оружием, начали пробовать ружейный и даже пулеметный огонь. Но и пули, казалось, не могли достаточно быстро и эффективно убивать этих гигантов, поэтому министерство придумало более хитроумное устройство - зазубренный стальной таран с искривленным острием, заточенным до остроты бритвенного лезвия. Патрульные суда, вооруженные этим смертоносным приспособлением, гонялись за стаями гигантских рыб и таранили их одну за другой, разрывая на части или, при удаче, разрубая их пополам. Одному патрульному судну удалось за один день изрубить восемнадцать исполинов.)

Численность гигантских акул сократилась настолько, что ныне считается удивительным, если в течение любого взятого года на северо-восточном побережье континента отмечается хотя бы два десятка визуальных наблюдений.

В 1616 году, когда капитан Джон Смит превозносил достоинства Новой Англии - "Вы едва ли найдете здесь какой-нибудь залив, мелководье или бухту с песчаным дном, где бы вы не могли в свое удовольствие насобирать двустворчатых моллюсков или омаров, или тех и других вместе", - он, сам того не зная, обрисовал картину, характерную для всего Атлантического побережья от мыса Хаттерас до южного Лабрадора.

На мелководье Атлантического побережья обитали около двух десятков видов двустворчатых моллюсков - устриц, мидий и гребешков^*, обеспечивавших, казалось, неистощимый источник легко доступной пищи. Этим богатством охотно пользовались местные жители, о чем свидетельствуют сохранившиеся до наших дней заросшие травой груды раковин, оставленных аборигенами на многих местах их прежних жилищ. Тем не менее пришельцы из Европы вначале очень редко употребляли в пищу эти щедрые дары природы, предпочитая использовать их в качестве приманки во время лова трески.

^* (Устрица — Ostrea edulis, мидия — Mytilus edulis, морской гребешок — представители морских двухстворчатых моллюсков семейства Pectinidae.)

На западном и южном берегах Ньюфаундленда устрицы исчезли из лагун с соленой водой еще до начала XVII века. На французском острове Микелон толстый слой устричных раковин подстилает груды раковин двустворчатых моллюсков. Эти скопления раковин двустворчатых моллюсков, когда я был там в 1960-х годах, на моих глазах пополняли новыми раковинами искавшие наживку рыбаки. Но никто уже не помнит, когда в последний раз в огромной лагуне Микелона видели живую устрицу. То же самое можно сказать и об островах Магдален, где зимними штормами наносятся на берег отложения раковин, вымываемых со дна, увы, безжизненных устричных отмелей.

Биологи - специалисты по моллюскам, размышляя о причине исчезновения устриц со столь обширного их ареала в Северной Америке, склонны видеть ее в изменениях климата. Они, видимо, не учитывают, что легко доступные устрицы издавна использовались в рыбном промысле в качестве приманки. Им не только не приходит в голову мысль о возможности преступного расточительства того, что сегодня считается лакомством, они даже не понимают, как такое скользкое, водянистое создание вообще могло бы удержаться на крючке. Ответ достаточно прост: рыбаки отваривали устриц - этой уловке они, возможно, научились у индейцев племени микмак, которые и сейчас иногда пользуются устричной наживкой, считая ее самой неотразимой приманкой для рыб.

Неутомимый Николя Дени поведал нам из середины XVII века о щедрых устричных банках в водах Новой Шотландии и Нью-Брансуика, где сейчас устриц нет и в помине. "В солоноводных лагунах этой бухты [Порт-Малгрейв] обитает множество прекрасных крупных устриц и других двустворчатых моллюсков... здесь [в Гавр-Буше] такое же изобилие устриц и моллюсков... [в Антигонише] отличные устрицы и еще больше их на левобережье речного устья... они громоздятся друг на друга, словно скалы... [в Пикту] огромные скопления отменных устриц... некоторые из них больше ботинка... они очень мясисты и приятны на вкус..." И в том же духе - по всему южному берегу залива Св. Лаврентия до самого Гаспе. Когда-то эти устричные банки были действительно богатыми. Теперь их нет или почти нет.

Баснословно богатыми были устричные банки у острова Принца Эдуарда, где они сохранились и поныне, хотя площадь их сильно сократилась, а "население" здорово поредело. В прежние времена в залив Бра-д'Ор на Кейп-Бретоне заходили за наживкой одновременно до тридцати рыболовных шхун.

Устрицы были не единственными беспозвоночными, которых использовали в качестве наживки. В дело шли также и мидии. В XIX веке отдельные рыболовные шхуны добывали за один рейс на банках до десяти тонн двустворчатых моллюсков. Мидии выполняли двойную функцию: балласта на пути к рыбопромысловым банкам и наживки по прибытии на банку. Однако наибольший урон наносили моллюскам прибрежные рыбаки, обжившие в местах прибрежного промысла трески каждую бухточку и заливчик. Наживка была под рукой - только копай и сгребай, сколько тебе нужно, моллюсков и пускай в дело приманку, благо что она очень нравилась треске и доставалась... задаром.

Этим, однако, не ограничивался ущерб, причиняемый обитателям литорали "прибрежными рыбаками" - колонистами и поселенцами. Часто на заливаемые приливами отмели выгоняли на откорм стада свиней; они выкапывали из ила двустворчатых моллюсков всех видов и размеров. В 1848 году представители индейцев Новой Шотландии возмущенно жаловались на то, что в результате таких действий были "истреблены все лучшие моллюски и ракообразные на наших берегах". Фермеры толпами устремлялись на отмели, где нагружали свои повозки илом вместе с молодью и взрослыми моллюсками и отвозили все это на свои поля для известкования и удобрения почвы.

Но настоящее опустошение запасов моллюсков началось лишь в конце XVIII века, когда их стали употреблять в пищу и когда во многие крупные и мелкие города Канады и США начали отправлять огромные партии устриц и других моллюсков. И все же самый губительный урон моллюскам и ракообразным нанес не промысел. Было подсчитано, что на 80% банок, существовавших в XVI веке, моллюски погибли из-за бытовых, промышленных и сельскохозяйственных сточных вод, мелиорации заболоченной суши приливно-отливной зоны и насыпных работ, а также массовых наносов обломочных пород (результат вызванной деятельностью человека эрозии). Жители прибрежных районов очень хорошо знают, что даже сохранившиеся банки бывают настолько загрязнены, что добытые на них моллюски непригодны или небезопасны для употребления их в пищу.

Один вид моллюсков оставался вне жадного внимания людей до самого XX века. Это был гребешок, в огромных количествах обитавший вплоть до 1960-х годов на более южных рыбопромысловых банках. Если до этого времени ему не придавали особого значения, то в последующие десятилетия интенсивный промысел гребешка подорвал его запасы, и теперь добыча этого моллюска упала до угрожающе низкого уровня. В последние годы нет никаких признаков ослабления темпов добычи гребешка, запасы которого в недалеком будущем потеряют свое промысловое значение. Согласно прогнозам, это может случиться к 1990 году.

Когда во второй половине XVI века Антони Паркхерст находился на восточном берегу Ньюфаундленда, его команде удавалось "меньше чем за полдня добыть [с помощью трезубца для ловли угрей] достаточно омаров^* , чтобы обеспечить триста человек едой на целый день". Примерно тогда же Чарльз Лей писал об острове Кейп-Бретон: "Здесь видимо-невидимо омаров: за одну закидку мы поймали небольшой вершей больше 140 штук". По словам Хиггинсона, та же картина наблюдалась в Новой Англии в 1629 году: "Здесь [столько] омаров, что каждый мальчишка в колонии может наловить и съесть, сколько захочет. Что до меня, то я пресытился ими - этими большими, жирными и приторными омарами. Я своими глазами видел экземпляры весом в шестнадцать фунтов... а другим попадались омары и покрупнее, весом в двадцать пять фунтов". Уильям Вуд, говоря о том же времени и месте, добавлял: "Из-за их множества их не очень ценят и редко употребляют в пищу [за исключением индейцев, которые] ловят их ежедневно и помногу для наживки на крючковую снасть, а то и для еды, когда им не удается наловить окуней".

^* (Омар — Homarus americanus.)

Использование омаров в качестве приманки сулило вновь прибывшим хорошие барыши, и они взялись за дело с большим рвением. В 1720-х годах рыбаки побережья от Ньюфаундленда до Кейп-Кода обычно во время отлива посылали на берег мальчишек, вооруженных острогой с двумя зубцами, чтобы заготовить дневной запас наживки, и те выискивали и убивали омаров, укрывшихся под обломками потерпевшего крушение судна или в расщелинах между скалами. Аарон Томас, посетивший Ньюфаундленд около 1794 года, сообщал: "Омаров здесь такое множество, что их пускают на приманку для ловли трески... Чтобы убедиться в этом собственными глазами, я вышел в море на небольшой шлюпке... Не прошло и получаса, как один рыбак поймал на крючок пятьдесят девять омаров". Томас рассказал также, что омары были у поселенцев привычным кормом для домашней скотины, включая "кур, коров, уток, коз, гусей, кошек, лошадей, телят, свиней, прирученных чаек [употребляемых в пищу], овец и собак... Когда я кинул кошке клешню омара, к ней бросились козел и свинья... а когда за клешней последовал сам омар, то к ним присоединились домашние птицы, коровы, чайки и овцы". Так было на всем северовосточном побережье. В некоторых отдаленных районах Ньюфаундленда свиней откармливали омарами практически до 1940 года.

Но не только прибрежные рыбаки использовали омаров на наживку. Еще в 1760-х годах рыбопромысловые шхуны добывали на банках тонны ракообразных, и так продолжалось до середины XIX века. На берегу многие колонисты и поселенцы отказывались есть то, что они называли "пищей бедняков", и находили омарам другое применение. В 1852 году один канадский чиновник отмечал, что "везде по побережью омары... встречаются в таком исключительном изобилии, что тысячами употребляются на удобрение земли. Каждое картофельное поле там усеяно их панцирями, под каждый картофельный куст закладываются по два, а то и по три омара".

В Новой Шотландии омары считались не имеющими коммерческой ценности вплоть до 1876 года. В то время Джон Роуан писал, что колонисты охотились за омарами для развлечения. "Среди жителей Галифакса стало привычным в тихие летние вечера выходить с острогой сообща на охоту за омарами. Зажженный на носу шлюпки факел из березовой коры позволяет охотникам видеть ползающих по дну между водорослями омаров". Добыча омаров была пустяковым делом. "Я видел, как двое мальчишек, пробираясь между скалами, наловили за один раз две сотни омаров с помощью палки с прикрепленным к ней крючком для лова трески". Роуан отмечает также использование омаров в сельском хозяйстве. "Однажды я наблюдал, как ими удобряли несколько акров поля, отведенного под посадку картофеля. Чтобы показать, как мало ценились омары, могу сказать, что поселенцы готовили из них варево для своих свиней, однако сами стеснялись есть омаров на глазах у соседей. На выброшенные у дома панцири омаров смотрели как на признак нужды и нищеты".

Подобное отношение к омарам изменилось в середине XIX века, когда было обнаружено, что из мяса омаров, сваренного в гигантских котлах, можно с небольшими затратами изготовлять консервы и что для такого продукта имеются доходные рынки сбыта не только на собственном континенте, но и в Европе. То, что последовало за этим открытием, иногда называют "Омаровым Клондайком". Но это была "золотая лихорадка" иного рода.

Консервные заводы возникли на побережье Новой Англии в таком количестве, что говорили, будто дым их высоких труб, соперничая с туманом, застилал береговые ориентиры - если это и преувеличение, то не слишком большое. К 1860-м годам на американском побережье почти не оставалось места хотя бы еще для одного завода по производству консервированных омаров, и поэтому ненасытные дельцы устремились на север и соорудили там столько заводов, что они вместе с канадскими, английскими и французскими предприятиями покрыли из конца в конец все побережье Ньюфаундленда и все Атлантическое побережье Канады. Для примера расскажу, что затем про-изошло на западном берегу Ньюфаундленда.

Первый консервный завод был построен там в 1873 году, а к 1888 году на 26 консервных заводах работали уже 1100 рыбаков, каждая пара которых должна была наловить за день до 1000 омаров - за это полагалось "щедрое" вознаграждение в пять долларов. В тот год рыбаки западного берега Ньюфаундленда поставили на консервные заводы столько омаров, что их хватило для заполнения трех миллионов однофунтовых консервных банок.

Сырье использовалось весьма расточительно - на консервы шло лишь мясо с хвоста и двух больших клешней. Туловища омаров, среди которых попадались икряные самки, выбрасывались обратно в море и, вымываемые волнами на берег, распространяли зловоние на многие километры вокруг. В 1870-х годах для заполнения одной консервной банки достаточно было в среднем двух омаров,, но по мере истребления крупных взрослых омаров для заполнения банки уже требовалось сначала три, а затем четыре и, в конце концов, до восьми штук "мелких" омаров, которые к тому времени составляли основной улов.

К 1898 году на восточном побережье вели жестокую конкурентную борьбу семьдесят консервных заводов, с ранней весны до глубокой осени застилавших небо черным дымом своих труб. Однако к тому времени все они вместе производили лишь один миллион банок консервов. Популяция омаров таяла на глазах. Четыре года спустя общий объем производства консервированной продукции сократился до 310 000 банок - примерно одной десятой уровня 1888 года.

По существу, то же самое наблюдалось на всем северо-восточном побережье, а в некоторых районах - особенно в южных штатах Новой Англии - омары были практически уничтожены. Ушли в прошлое те времена, когда они были одними из самых распространенных и доступных промыслу представителей животного мира на Атлантическом побережье Америки. Добыча омаров в Канаде и на Ньюфаундленде от максимального уровня в 140 000 тонн в 1885 году упала к началу 1920-х годов до 43 000 тонн. К 1970-м годам годовая

добыча была на уровне 20 000 тонн^*. И хотя с тех пор этот последний показатель удвоился, по мнению ряда биологов, популяция омаров ныне все еще находится на грани полного вымирания, неизбежного в случае увеличения естественной или промысловой смертности.

^* (Эти цифры приведены в пересчете на живой вес. Согласно имеющимся данным, в 1885 году было изготовлено 100 млн. однофунтовых банок консервов, но на каждую банку шло не меньше трех фунтов омаров в живом весе. Оценка объема общего вылова в 1920 году основана на производстве примерно 30 млн. банок консервов плюс реализации около 5 млн. фунтов омаров в живом виде. Статистика современных уловов дается, как правило, в живом весе.)

Омар представляет собой классический пример зависимости самого существования вида от опасного балансирования ведомств по "воспроизводству природных ресурсов" между желанием расширять производство продукции в угоду своим политическим и промышленным боссам и необходимостью сохранения и даже восстановления серьезно подорванной промыслом популяции. Проблема опустошения запасов омаров привлекла к себе внимание еще в 1870-х годах, когда один дальновидный консультант администрации Новой Шотландии рекомендовал запрещать промысел омаров хотя бы в разгар нерестового сезона. Его предложение было отвергнуто местными законодателями, "вероятно, [потому что] установление запретного сезона привело бы к большому снижению добычи омаров, являющихся значительным источником дохода, поэтому они приняли альтернативное решение, запретив вылов маломерных омаров и икряных самок. [Однако] это постановление не было приведено в исполнение, и процесс уничтожения источника собственного благосостояния продолжается: как и в случае промысла лосося или вырубки лесов, убивают курицу, несущую золотые яйца". Примечательно, что эти комментарии, написанные более ста лет тому назад, с тех пор не потеряли своего значения и остаются актуальными и в наше время.

Анализируя современное состояние промысла омаров, Гарольд Хорвуд сигнализирует об опасном развитии событий: "На 1982 год добыча достигла почти 40 млн. фунтов омаров, в основном весом до одного фунта; омары большего веса попадаются в уловах настолько редко, что даже не учитываются статистикой. Доля этих однофунтовиков, изымаемым промыслом из популяции, слегка колеблется в отдельные годы, но цифра в 80% близка к среднему показателю для всего этого морского региона.

Из 20% однофунтовиков, избежавших вылова в любом данном году, на следующий год выбирается промыслом еще 80% полуторафунтовых омаров - еще не половозрелых. Практически самка омара должна избежать вылова в течение трех лет подряд, прежде чем у нее сформируется икра. Следовательно, в среднем только четыре особи из каждой тысячи однофунтовых омаров доживут до половой зрелости, необходимой для воспроизводства вида. Однако в некоторых регионах половая зрелость наступает на год позже, так что количество икряных самок уменьшается в среднем до восьми особей на каждые десять тысяч.

На основании надежных экспериментальных доказательств биологи, специализирующиеся на изучении омаров, пришли к выводу, что увеличение на 50% допустимого для промысла минимального размера омаров повысило бы в течение пяти лет уровень канадских уловов вдвое. Трудность заключается в том, что вам необходимо убедить в этом политиканов, а они обычно предпочитают долгосрочному планированию кратковременные выгоды, устраивающие их избирателей.

Потребовалось бы всего пять лет, чтобы удвоить численность популяций омаров и спасти их от вымирания... но кого из тех, кто в силах осуществить эту программу, по-настоящему трогает то, что случится через пять лет?"

Когда я писал эту книгу, я беседовал с морскими биологами, представлявшими три континента, - экспертами, которые могли позволить себе рассуждать свободно и независимо. Все они были единодушны в том, что количество живых организмов в море сокращается с вызывающей тревогу интенсивностью. И это относится не только к крупным организмам. В последнее время как рыбопромысловые стратеги на Западе, так и плановики государственных организаций на Востоке внедряют в практику методы массового вылова планктона - основной пищи, от которой в конечном счете зависит жизнь всех морских организмов. Планктон - это огромное множество мельчайших растительных и животных организмов, как видимых простым глазом, так и микроскопических. Япония и Советский Союз уже находятся на пути к массовому промыслу криля^* - рачков всего нескольких миллиметров длиной - одной из самых крупных форм планктона. Почти неисчислимые запасы криля служат первичным источником питания для тысяч крупных живых организмов, начиная от рыб и морских птиц и кончая самыми большими созданиями на Земле - синими китами. Планируемые в настоящее время объемы "сбора урожая" криля приведут к невосполнимому ущербу, который будет нанесен популяциям бесчисленных животных, занимающих более высокое место в общей пищевой цепи.

^* (Криль — промысловое название мелких планктонных морских рачков отряда эуфазиевых. По мнению специалистов, запасы криля, в частности в морях Антарктики, велики и его промысел весьма перспективен, тем более что количество китов — основных потребителей рачков, резко сократилось.)

Возможные долговременные последствия крупномасштабной добычи планктона представляются столь ужасными, что один из ведущих ученых канадского Министерства рыболовства и морской среды в частной беседе со мной выразил опасение, что такой промысел может послужить причиной практического вымирания большинства видов рыб, которых мы добывали в прошлом и рассчитываем добывать в будущем.

"Хотя он явился бы невообразимым бедствием вообще для всех морских организмов, - добавил он, - подобный промысел представляется вроде бы наиболее рациональным с точки зрения использования пищевого потенциала Мирового океана. Его достоинство видится в том, что мы можем получать белок и другие вырабатываемые планктоном питательные вещества без затрат энергии на первоначальную переработку и накопление их рыбами, морскими млекопитающими и даже птицами для нашего последующего потребления".

Его заключительные слова прозвучали почти зловещим пророчеством: "Произойдет ли это в действительности или останется плодом научной фантастики? Вспомните о наших прошлых успехах в промысловом рыболовстве. И никогда не забывайте о том, что мы можем сделать и обязательно сделаем, если подвернется случай заработать лишний доллар".