Глава 11. Королева треска и царственный лосось

Королева треска и царственный лосось

Нашим современникам невероятно трудно представить себе огромное количество рыб в водах Нового Света в начале прихода европейцев. Наверное, так же трудно было поверить в это изобилие первым путешественникам. Судя по воспоминаниям, которые они нам оставили, такой избыток рыбы приводил их в состояние крайнего изумления.

В 1497 году Джон Кабот писал про Ньюфаундлендскую банку: "Она так кишит рыбой, [что] ее можно ловить не только сетями, но и корзинами, опускаемыми в воду [и утяжеленными] грузилами из камней". В 1535 году Жак Картье сообщал о низовьях реки Св. Лаврентия, что "эта река... самая богатая всеми видами рыб, о которых помнит любой, кто когда-либо видел или слышал о них: от устья до верховий вы встретите там в нерестовый сезон большинство разновидностей морских и пресноводных рыб... огромное количество макрели, кефали, каменного окуня, тунца, крупных угрей... миног и лососей... [в верхнем течении реки] много щуки, форели, карася, леща^* и другой пресноводной рыбы".

^* (Макрель — Scomberomorus cavalla. Кефаль — Mugil curema. Каменный окунь — Centropristes striatus. Тунец — Euthynnus quadripunctatus, Угорь — Conger conger, Минога — Petromyzon marinus, Лосось — Salmo salar, Щука — Esox lucius, Форель — общее название нескольких видов пресноводных рыб сем. лососевых [Salmonidae], Лещ (американский лещ) — Notemigonus chrysoleucas.)

С не меньшим энтузиазмом превозносил рыбную ловлю в Новой

Англии капитан Джон Смит^* в 1614 году: "Даже подросток юнга мог с кормы своего судна наловить столько голубых окуней, чопов и других вкусных рыб, что их хватало, чтобы кормить целый день до десятка матросов, а сетью [он мог поймать] тысячи штук трески, менька, палтуса, скумбрии, скатов и им подобных; на удочку матросы ловили какую угодно рыбу... здесь нет такой речки, где бы не водились в большом количестве осетры, или лососи^**, или те и другие вместе; всех их можно было иметь в изобилии".

^* (Джон Смит (1580-1631) - английский капитан, основатель Виргинии. - Прим. перев.)

^** (Голубой окунь — Tautogolabrus adspersus,

Чоп — Lagodon rhomboides, Треска — Gadus morhua, Менек — Bromse bromse, Hippoglossus hippoglossus, Палтус (атлантический палтус) — Hippoglossus hippoglossus, Скумбрия (атлантическая скумбрия) — Scomber scombrus, Скаты — несколько видов, главным образом представители родов Raja и Dasyatus, Осетр (атлантический осетр) — Acipenser sturio.)

Завершим картину отрывком из одного описания залива Св. Лаврентия, относящегося примерно к 1680 году: "Здесь также можно встретить великое множество рыб любых видов: треску, лосося, сельдь, форель, окуня, скумбрию, камбалу, шэда, осетра, щуку, устриц, корюшку, ската, сига..."^*

^* (Сельдь — Clupea harengus, Камбалы — представители родов Etropus, Paralichtys, Glyptocephalus и некоторые другие, Шэд — Alosa sapidissima, Корюшка — Osmerus mordax, Сиги — представители рода Coregonus, Атлантический лосось — Salmo salar.)

Настоящая глава вскрывает сущность морского промысла, начавшегося с массового лова нескольких видов рыб в Северо-Западной Атлантике и теперь, после пяти столетий, в течение которых человеческая алчность беспрестанно возрастала, приближающегося к своему неизбежному концу.

Вначале королевой рыб считалась треска. Однако она была лишь наиболее ценным видом из целой группы рыб, известных рыбакам под общим названием "донных". Рассказ о том, что мы сделали с запасами донных рыб, составляет первую часть этой главы. Во второй части речь идет о мелких "кормовых"^* рыбах - маленьких существах, бесчисленные стаи которых в конечном счете играли решающую роль в питании донных рыб и множества других обитателей моря. Заключает главу рассказ об истреблении одной из самых прославленных рыб Северной Америки - атлантического лосося.

^* ("Baitfishes" (англ.). Bait - приманка, наживка; fishes - рыбы. - Прим. перев.)

Первые путешественники обнаружили в судоходной береговой зоне северо-восточной части Америки два рода суши: одну - надводную береговую твердь - они назвали "Материком", другую - погруженную в зеленые воды на глубину от 30 до 150 морских саженей - "Банкой"^**. Воды континентального шельфа от полуострова Кэйп-Код до острова Ньюфаундленд образуют бес-подобное по размерам и плодородию морское пастбище - трехмерную водную толщу, достаточную, чтобы покрыть весь Североамериканский континент слоем воды почти метровой высоты. В 1500 году эти воды по объему биомассы морских организмов не имели себе равных в мире. Здесь было царство королевы трески.

^** (Большая Ньюфаундлендская банка (близ острова Ньюфаундленд). - Прим. перев.)

В 1497 году Кабот называл Ньюфаундленд именем, присвоенным ему португальскими первопроходцами,- "Баккальё" (Baccalaos), которое в переводе означает не что иное, как "царство трески". А Петер Мартир (примерно в 1516 году) сообщал о том, что "в море, примыкающем к [Ньюфаундленду, Кабот] обнаружил столько... большой рыбы... называемой "баккальё"... что она иногда даже мешала движению его кораблей".

Банки Нового Света и особенно Большую банку к востоку от Ньюфаундленда ловцы считали своей "землей обетованной". К 1575 году там собирали богатейший урожай более трехсот французских, португальских и английских рыболовных судов. Члены колонизаторской экспедиции сэра Хамфри Джильберта не уставали превозносить изобилие "баккальё". "Треска, писал один из пришельцев, встречалась там в таких невероятных количествах, что ее лов приносил солидные барыши: стоило только опустить в воду крючок, как можно было тут же вытаскивать попавшуюся на него крупную рыбину". Один из спутников добавил: "Когда море ненадолго заштилело, мы закинули в воду удочки и яруса, чтобы наловить трески, и меньше чем за два часа добыли столько крупной рыбы, что много дней только ею и питались". Третий пришелец так резюмировал сказанное: "В этом море невероятное множество разных рыб, [особенно] трески, которая уже сама по себе притягивает суда многих стран в эти места самого знаменитого рыбного промысла на свете".

Каждый новоприбывший на эти феноменально богатые рыбой угодья заставал там ту же картину и примерно так же на нее реагировал. В 1594 году, когда судно "Грейс" из Бристоля стало под прикрытие острова Сен-Пьер, команда "положила судно под ветер и в течение двух часов наудила три-четыре сотни штук крупной трески, пополнив свои запасы провианта". Чарльз Лей, обследуя острова Магдален в 1597 году, отмечал: "Вокруг острова такое множество трески, какое только можно найти где-нибудь в одном месте. За час с небольшим мы наудили удочками 250 штук".

В конце XVI века до 650 судов, используя лишь крючковую снасть, добывали в водах Нового Света тысячи тонн трески. Как сообщал Джон Мейсон - шкипер английского рыболовного судна, базировавшегося, на Ньюфаундленде, "у берега было столько трески, что мы едва гребли сквозь нее. Я убивал эту рыбу копьем... Трое рыбаков, выходя в море на шлюпке, - несколько других остаются на берегу для разделки и вяления рыбы - за месяц обычно добывают 25-30 тысяч штук, которые, вместе с извлекаемым [из печени] жиром, приносят 100-200 фунтов дохода".

Ловля велась с таким же размахом и в других местах региона. По словам Ник оля Дени, на острове Кейп-Бретон и в заливе Св. Лаврентия "едва ли [найдется] гавань, где не стояло бы несколько рыболовных судов... добывающих ежедневно от 15 000 до 30 000 рыб... эта рыба - словно неисчерпаемая манна небесная".

В конце XVI столетия Ричард Уитборн - капитан еще одного рыболовного судна - писал, что каждое промысловое судно брало на борт в среднем по 125 000 штук трески. Это были рыбы из ранее не тронутой промыслом популяции, достигавшие двухметровой длины и весящие до девяноста килограммов. Ныне средний вес трески менее трех килограммов, хотя во времена Уитборна он еще находился в пределах семи-девяти килограммов, причем годовой улов трески на северо-восточном побережье континента достигал примерно 368 000 тонн.

К 1620 году промысел трески вели уже более тысячи судов, многие из которых совершали по два рейса в год: летом они заготавливали вяленую рыбу, а из зимнего рейса привозили в Европу присоленную "свежую" треску. Но, несмотря на огромный объем вылавливаемой рыбы, треска не убывала. На рубеже XVII века путешественники, например барон Лахонтан, продолжали сообщать о "неистощимой" популяции трески:

"Вы не можете себе представить, сколько трески наши матросы вылавливают всего за четверть часа... Не успевает крючок коснуться дна, а рыба уже попалась... [рыбакам] остается только без устали забрасывать и вытаскивать снасти... Однако в компенсацию за богатый улов, оставшаяся в море рыба получила опущенные за борт трупы одного из командиров и нескольких солдат, умерших от цинги".

О том, что такой вылов может оказаться чрезмерным, первым написал в 1720-х годах Шарлевуа. Отметив сначала, что "треска кажется нам неисчислимой, как морские песчинки", он добавляет, что "более двух столетий ею загружались ежегодно [на Большой Банке] две-три сотни [французских] судов без видимого уменьшения количества рыбы в море. Тем не менее было бы неплохо время от времени прерывать этот промысел [на Большой Банке] и особенно в заливе [вместе с рекой] Св. Лаврентия на протяжении шестидесяти лиг, а также на побережье Акадии... у Кейп-Бретона и Ньюфаундленда, где запасы трески пополняются не хуже, чем на Большой Банке. Эти места - настоящие сокровища, которые в промысловом отношении более ценны и требуют меньше затрат, чем сокровища Перу или Мексики". То, что Шарлевуа не преувеличивал выгодность трескового промысла, подтверждается тем, что в 1747 году 564 французских судна с 27 500 рыбаками на борту привезли домой трески на миллион фунтов стерлингов - гигантскую сумму по тем временам.

Примерно в то же время жители Новой Англии, успев опустошить менее обильные косяки трески на южных банках, начали вести промысел в более северных районах. Они действовали столь энергично, что к 1783 году в заливе Св. Лаврентия уже более 600 американских судов вылавливали треску, а также огромное количество сельди. В том же году североамериканскую "тресковую жилу" вовсю разрабатывали не менее 1500 судов всех наций.

К 1800 году французских и английских промысловых судов в регионе заметно поубавилось, однако это сокращение было с лихвой перекрыто ньюфаундлендскими, канадскими и американскими судами. В 1812 году в заливе Св. Лаврентия вели промысел 1600 рыболовных судов, в основном американских. Не меньшее количество судов с Ньюфаундленда и из Новой Шотландии промышляли рыбу на банках в открытом море и у Атлантического побережья Лабрадора.

То было время огромных "белокрылых" флотилий, паруса которых, казалось, заполняли от края до края весь морской горизонт. Помимо них, тысячи жителей прибрежных, районов ловили треску с небольших лодок в каждой маленькой бухте или гавани. И рыбаки на шхунах, и прибрежные рыбаки на лодках пользовались преимущественно крючковой снастью - "избыток трески" был так велик, что не стоило применять более изощренные орудия лова.

В 1876 году Джон Роуан поднялся на борт "шхуны, занятой ловом трески невдалеке от берега... Рыбаки ловили рыбу на глубине около трех морских саженей, и мы могли видеть дно, буквально усеянное треской. Примерно за четверть часа я поймал дюжину рыбин, а [рыбак], стоящий рядом со мной на палубе шхуны, наловил втрое больше, не переставая ворчать на самый плохой на его памяти рыболовный сезон".

В период между 1899 и 1904 годами ежегодный улов трески (и пикши^*, которую при посоле засчитывали как треску) приближался к миллиону тонн. Один только Ньюфаундленд экспортировал каждый год около 1 200 000 центнеров вяленой трески, что соответствует 400 000 тоннам свежей рыбы. К 1907 году годовой улов в водах Ньюфаундленда достиг 430 000 тонн; в водах Большой банки вели промысел около 1600 рыболовных судов из разных стран.

^* (Пикша — Melanogrammus aeglefinus.)

Однако интерес к Банке постепенно поостыл, но причина этого была не в туманах, которые держатся здесь почти постоянно. С каждым годом ловить треску становилось все труднее, и рыболовецкие рейсы занимали все больше времени. Тогда еще никто не подозревал, что запасы рыбы на Банке истощены вследствие перелова. Вместо этого рыбаки повторяли стародавнее объяснение: треска изменила свои пути и ушла, надо надеяться, что временно, куда-то в сторону.

Обнаруженные в начале XIX века огромные скопления трески у берегов Лабрадора, даже в такой далекой его северной точке, как Кейп-Чидли, казалось бы, подтверждали тот факт, что рыба может менять места своего обитания. На самом же деле лабрадорская треска представляла собой совершенно другую, незатронутую популяцию. Но и тут промысловики не заставили себя долго ждать. К 1845 году на севере рыбачили уже 200 ньюфаундлендских судов, а к 1880 году их число возросло до 1200. До 30 000 ньюфаундлендских рыбаков ("сезонных", если они были заняты морским промыслом со стоящих на якоре судов, и "постоянных", если лов велся с береговой базы) только на одном лабрадорском побережье заготовили в 1880 году почти 400 000 центнеров соленой трески.

Вскоре лабрадорская треска разделила участь всех остальных промысловых животных. Уловы ее неуклонно снижались, и к середине XX века знаменитый лабрадорский рыбный промысел потерпел полный крах. Люди снова попытались, приписать причину исчезновения трески одной из загадочных миграций. Но, увы, на этот раз такой довод не сработал. Жизнь показала, что Ее Величество Треска появляется все реже и реже на просторах своих североатлантических владений. В 1956 году уловы трески, добытой в водах Большой Ньюфаундлендской банки упали до 80 000 метрических тонн, то есть до одной пятой того, что добывалось там всего лишь пятьдесят лет назад.

Когда в природе происходит сокращение какого-либо вида животных, то обычно оно сопровождается уменьшением количества хищников, питающихся этими животными, что дает возможность последним восстановить свою численность. Но в наш индустриальный век человек стоит вне закона природы. Чем меньше становилось трески, тем интенсивнее велась добыча. Почти повсеместно на смену традиционным методам лова пришли новые - большие и мощные суда с донными тралами, которые, подобно гигантским боронам, скребут дно океана, уничтожая на своем пути икринки и другие живые организмы. Дефицит рыбы взвинчивал на нее цены, что в свою очередь привлекало к промыслу все больше и больше рыбаков. В 1960-х годах целые флотилии больших траулеров и плавучих рыбозаводов из десятка европейских и азиатских стран устремлялись к Большой Ньюфаундлендской банке, чтобы включиться в бездумное уничтожение того, что оставалось от популяций трески. В результате в период между 1962 и 1967 годами добыча трески резко возросла и к 1968 году превысила два миллиона тонн. Вскоре после этого тресковый промысел во всей северо-западной Атлантике прекратил свое существование за неимением рыбы.

Канада расширила зону своего экономического контроля за промыслом до расстояния двухсот миль от берега и тем самым спасла треску в своих водах от полного уничтожения. Ее запасы, уменьшившиеся, по самым осторожным подсчетам, до двух процентов от первоначального уровня, снова начали постепенно расти, хотя, конечно, не в том темпе, что был предсказан статистиками, обязанными оправдывать действия правительственных и промышленных кругов. Совершенно очевидно, что помышлять о восстановлении запасов трески, чтобы приблизиться к прежнему уровню, нельзя, пока мы не прекратим промысловую добычу мелкой рыбы, которой питается треска. Но об этом - чуть позже.

После второй мировой войны рыболовный бизнес, в котором раньше участвовали в основном мелкие компании, стал обнаруживать признаки "гигантизма", захлестывавшего промышленно развитые страны. К началу 1960-х годов почти весь коммерческий промысел оказался в руках мощных картелей или правительств. Их реакция на хищническое опустошение когда-то "неисчерпаемых" запасов трески была типичной для приверженцев принципа "черпай до дна". Вместо того чтобы, используя свои капиталы, власть и влияние, добиться контроля и ограничения хищнического истребления трески, и тем самым обеспечить будущее тресковому промыслу, они кинулись в яростную конкурентную борьбу за добычу еще уцелевшей рыбы. В тех случаях, когда уловы не обеспечивали устойчивую "прибыль" от промысла, они старались загрести в свои сети буквально все что угодно, лишь бы скрыть истинное положение дел. В результате началась и продолжается по сей день настоящая оргия истребления, беспримерная по своим масштабам за всю историю хищнической деятельности человека на море.

Поразмыслив над тем, что случилось с треской, давайте поговорим о том, что произошло и происходит с другими важнейшими промысловыми видами рыб, относящихся к разряду донных. Учитывая обширность этой темы, я ограничусь видами, встречающимися в водах Ньюфаундленда и Большой Ньюфаундлендской банки, хотя причиненное им здесь опустошение вообще-то характерно почти для любого другого рыбопромыслового района.

Ближайшая родственница трески - пикша всегда уступала ей в численности, и тем не менее она приняла на себя главный удар генерального наступления на донных рыб Атлантики, начавшегося с истощением запасов трески. Считавшаяся прежде приловом (более или менее случайно попадавшимся в уловах трески) пикша к 1952 году уже добывалась в количестве около 40 000 метрических тонн в год. Вначале на ее ловле специализировались португальские и испанские траулеры. Рыбаки на этих судах применяли траловые сети с такой мелкой ячеей, что вместе со взрослой пикшей в них попадались целые косяки молоди, и, поскольку эта мелочь не имела никакой ценности, ее просто-напросто выбрасывали за борт - уже мертвую.

Один летчик канадских ВВС, патрулировавший в 1950-х годах прибрежные воды Канады, описал мне картину промысла пикши, какой она ему виделась с воздуха:

"Однажды утром мы обнаружили сорок-пятьдесят испанских близнецовых траулеров [два спаренных траулера тащат за собой один огромный трал], промышлявших на Грин-Банке. Стоял чудесный ясный день, и нам было четко видно, что они уходили с банки. За некоторыми судами тянулся следом какой-то шлейф в пару миль длиной, сверкающий на солнце словно лента фольги. И мы не могли понять - что это. Отклонившись с курса, чтобы поближе рассмотреть, что это за чертовщина, мы прошли над траулерами на высоте около 2000 футов и увидели дохлую рыбу. Казалось, миллионы штук их тянулись за кормой тех траулеров, на которых рыбаки только что вытянули сеть и занимались на палубе сортировкой добычи. Маломерную рыбу высыпали за борт словно конфетти. Это было довольно красивое зрелище, но наш любивший выпить радист родом из Люненбурга [одного из главных портов Новой Шотландии], будучи сильно на взводе, посчитал, что надо было бы разбомбить этих ублюдков. Ведь они выбрасывали за борт молодь пикши, и это было сущим расточительством; впрочем, подобная практика, очевидно, была обычным делом в испанском рыбопромысловом флоте".

В 1955 году промышлявшие на Большой Ньюфаундлендской банке суда добыли 104 000 тонн пикши и, вероятно, столько же погубили и выбросили обратно в море. И хотя все, кто имел отношение к этому делу, знали, что происходит, никто не старался что-либо изменить - бессмысленное истребление молоди пикши продолжалось. К 1961 году траловый улов упал до 79 000 тонн. А вскоре после этого промысел пикши потерял свое значение и к 1969 году был полностью прекращен. Эпитафией ему звучит заявление канадского правительства по этому поводу:

"Большинство возрастных групп [молоди, рожденной в любом данном году] начиная с 1955 года, оказалось совершенно неудачным. Это наряду с интенсивным промыслом... привело к снижению запасов пикши до чрезвычайно низкого уровня... и перспектив для улучшения положения в ближайшем будущем нет".

И действительно, никакого улучшения, даже в отдаленном будущем, не предвидится, поскольку и в 1984 году промысловых запасов пикши в водах Ньюфаундленда и Большой Ньюфаундлендской банки, как, впрочем, и в большинстве других промысловых районов, не наблюдалось.

Морской окунь^*, эта большеглазая глубоководная живородящая рыба, отличается медленным ростом и поздно наступающей половозрелостью. До 1953 года его не промышляли, и только в 1956 году, когда на банках открытого моря начался массовый лов, его добыча достигла 77 000 тонн. Появившись на рынке под названием океанского окуня, эта рыба оказалась столь прибыльным товаром, что на места ее промысла двинулись целые соединения рыболовных судов ряда стран. За один 1959 год улов морского окуня составил 330 000 тонн. Но затем в 1962 году уловы упали, чего и следовало ожидать, до 82 000 тонн. Этот промысел должен был вскоре прийти в упадок, если бы не внедрение новых типов разноглубинных тралов и открытие сравнительно малозатронутой промыслом популяции морского окуня в заливе Св. Лаврентия. Эти обстоятельства вызвали новую бойню, которая в свою очередь стала идти на убыль в начале 1970-х годов за нехваткой жертв.

^* (Морской окунь — Sebastes marinus.)

К этому времени были уже уничтожены почти все крупные и активно размножающиеся косяки морского окуня. По мнению ведущего канадского эксперта в этой области д-ра Э. Дж. Сандемана, "перспективы на последующие несколько лет неважные и можно ожидать дальнейшего падения уловов морского окуня".

Предсказание оказалось точным. Во время написания настоящей книги морской окунь занимал одно из последних мест в статистике уловов промысловых рыб. И на сколько-нибудь значительное восстановление его запасов надеяться очень трудно.

Камбаловые рыбы включают несколько промысловых видов донных рыб. Самый большой урон был нанесен таким широко распространенным в северо-западной Атлантике видам, как огромный атлантический палтус, камбала-ерш, желтохвостая камбала и длинная камбала^*.

^* (Атлантический палтус — Hippoglossus hipoglossus, камбала-ерш — Hippoglossoides platessoides,

желтохвостая камбала — Limanda ferruginea, длинная камбала — Glyptocephalus cynoglossus.)

Все они подверглись чрезмерному лову, начиная примерно с 1962 года, когда пришла их очередь наполнять прожорливые трюмы траулеров и плавучих рыбозаводов. Ранее этих рыб практически не ловили, и даже палтус, достигающий почти трехметровой длины и более четырехсот килограммов веса, до последнего времени представлял для промысла второстепенный интерес. Было даже время, когда его считали досадной помехой тресковому промыслу - случалось, что он срывал предназначенную для трески наживку и повреждал рыболовные снасти, отнимая у рыбаков драгоценное промысловое время. Лейтенант военно-морского флота Великобритании Чэппел, патрулировавший акваторию Большой Ньюфаундлендской банки в 1812 году, докладывал, что "ньюфаундлендские рыбаки приходят в ярость всякий раз, когда какому-нибудь горемыке палтусу случается схватить наживку: в таких случаях они срывают злобу на бедной рыбе, просовывая ей под жабры кусок дерева и выпуская ее в таком виде в море. Бесплодные попытки измученной рыбы уйти под воду доставляют рыбакам злорадное удовольствие".

До 1960 года прибрежные рыбаки добывали в водах Ньюфаундленда небольшое количество палтуса для продажи в маринованном или соленом виде, и так продолжалось до 1963 года, когда ловом палтуса начал заниматься промысловый флот. С 220 тонн, добытых в 1964 году, уловы к 1970 году подскочили по меньшей мере до 40 000 тонн. Однако после этого, как всегда в подобных случаях происходит, они стали снижаться, и сегодня палтус лишь изредка попадается в водах, где он раньше водился в изобилии.

Несколько видов более мелких камбаловых рыб северных вод не представляли товарной ценности, и до второй мировой войны их вообще не ловили, разве что ради добычи наживки для лова трески и омаров. Однако после второй мировой войны, когда появилась новая эффективная морозильная техника, положение изменилось. Если в 1962 году общий улов камбаловых составлял менее 33 000 тонн (причем большая часть ее попадалась как прилов), то уже в следующем году начался целенаправленный промысел камбалы-ерша и в список промысловых видов вошли также желтохвостая и длинная камбалы. К 1966 году улов этих трех видов камбалы превысил 154 000 тонн. Последовавшее затем катастрофическое падение уловов вызвало в 1976 году следующую настороженную реакцию одного канадского ихтиолога:

"Интенсивный облов камбалы-ерша на Большой Ньюфаундлендской банке привел к резкому падению улова на час траления... Имеются все основания ожидать в ближайшее время резкого снижения общего уровня изъятия [читай: уловов] и желтохвостой камбалы... Уменьшение биомассы ранее необлавливаемого вида [длинной камбалы] привело к значительному снижению улова на час траления".

Все это в переводе на общедоступный язык означает крах промысла камбаловых рыб.

Продолжение следует. Сегодня представители промышленных кругов и научные консультанты превозносят потенциальную рентабельность промысла целого ряда новых видов рыб, которые могли бы заменить виды, практически уничтоженные промыслом. Среди них называют такие глубоководные виды, как полосатую зубатку, обыкновенную (атлантическую) сельдевую акулу, а также мелкую акулу, известную под названием "колючей". Рекомендуются для промысла также звездчатый скат и макрурус (известный в просторечии как "крысиный хвост"^*), обитающие в морской пучине на почти полуто- ракилометровой глубине. Конечно, для "сбора урожая" этих "природных богатств" потребуется новая промысловая техника, но разве это проблема для технократов, способных совершать полеты на Луну и обратно? Любопытно будет посмотреть, какие ассоциации вызовут у потребителей названия этих рыб на витринах рыбных магазинов.

^* (Полосатая зубатка — Anarhichas lupus, Сельдевая акула — Lamna nasus, Колючая акула — Squalus acanthias, Звездчатый скат — Raya radiata, Макрурус — Macrourus berglax.)

Здесь уместно будет рассмотреть одно из главных соображений, которыми рыбная промышленность старается оправдать осуществляемый ею биоцид. Оно заключается в том, что промышленность должна и обязана постоянно увеличивать добычу рыбы ради улучшения снабжения животным белком населения, большая часть которого живет на грани голодного существования.

Это - явное лицемерие. На самом деле рыбная промышленность, как одна из самых крупных, оснащенных самой разрушительной техникой отраслей, достигает как раз противоположного результата. Большинство видов выпускаемой ею продукции идут не голодающим народам, а тем, кто и так питается лучше других и может себе позволить покупать дорогостоящие продукты. Чтобы изготовить высококачественную (и высокоприбыльную) продукцию, в основном филе, рыбная индустрия Запада применяет такую технологию переработки уловов, при которой до 40% того, что могло бы использоваться для питания людей, либо полностью идет в отходы, либо перерабатывается на кормовую муку или удобрения. Всего важнее то, что современное промысловое рыболовство, истребляя самых многочисленных ценных пищевых рыб, фактически предопределяет дальнейшее обострение проблемы питания в тех странах, где еще есть голод.

Раньше такого не было. До 1939 года до 90% съедобных донных рыб, добываемых в северо-западной Атлантике, продавались в соленом виде по ценам, доступным для беднейших слоев населения, обеспечивая их постоянным источником богатой белками пищи. Конечно, и в те времена прибыль была одним из главных побудительных стимулов в работе рыбной промышленности, однако не столь всемогущим, каким она стала с тех пор.

Несомненно, самыми многочисленными рыбами в водах, омывающих восточный берег Северной Америки, пока остаются мелкие виды рыб, объединяемые условным названием "кормовых". Это название они получили не столько потому, что рыбаки использовали их в качестве наживки, сколько потому, что они служили основным кормом другим морским обитателям: терпугам, лососям, треске, палтусам, тунцам и целому ряду прочих морских животных, вплоть до тюленей, белух и китов.

"Кормовые" рыбы собираются огромными стаями. Из них наиболее известны в северо-западной Атлантике такие виды, как кальмары^*, а также макрель, атлантическая сельдь, шэд, корюшка, пузанковая сельдь, или менхаден, и мойва^**. Макрель размножается в открытом море; сельдь и кальмары обычно подходят на нерест ближе к берегу; некоторые популяции мойвы нерестятся на банках в открытом море, другие откладывают икру на прибрежных отмелях; остальные виды поднимаются на нерест вверх по течению больших и малых рек.

^* (Головоногие моллюски. - Прим. перев.)

^** (Макрель — Scomberomorus cavalla, Атлантическая сельдь — Clupea harengus, Пузанковая сельдь — Brevoortia tyrannus, Мойва — Mallotus villosus.)

Какое-то представление об огромной численности "кормовых" рыб можно, пожалуй, почерпнуть из следующих выборочных наблюдений за период с 1600 года до наших дней:

"Для ныне покойного месье де ля Тура делали сетную запруду, в которую попадалось большое количество пузанковой сельди, засаливаемой на зиму. Порой сельди попадалось так много, что ему приходилось выпускать ее в море, чтобы она не засоряла и не разрушала запруду".

"Идя на веслах вниз по реке Рестигуш, можно видеть удивительное зрелище: фермеры вычерпывают корюшку сачками. Рыбы там - девать некуда, и большую часть своего картофеля они выращивают на почве, удобренной рыбой".

"Вода кишит бесчисленными стаями сельди. Тот, кто не знаком с северными водами, сочтет меня выдумщиком, если я скажу, что видел, как после одного замета невода рыбаки рыбой заполнили 600 бочек. Порой соли для засолки не хватало, и рыбу приходилось пускать на удобрения".

"Одна американская рыболовная шхуна наткнулась на косяк макрели... и до полуночи рыбаки наловили крючковой снастью рыбы на сто бочек... Рыбу истребляют и разбазаривают самым безрассудным образом, однако она не убывает. Весной в течение недели корюшка непрерывным потоком идет вверх по каждой реке".

"Люди не старше среднего возраста рассказывают, что у их берега одно-временно собирались на лов сельди по триста судов... В водах бухты Плезант-Бей сельди было так много, что рыбакам оставалось лишь вычерпывать ее на борт, пока судно не наполнялось ею".

"Когда мойва подходила на нерест к берегам залива Консепшн, мы, стоя по колено в гуще рыбы, вычерпывали ее ведрами и нагружали телеги так, что лошади с большим трудом увозили их с берега. Ноги вязли по лодыжку в песке, становившимся особенно зыбким от множества икринок мойвы. Мы наловили уже, сколько нам было нужно для наживки и на удобрение наших огородов, а казалось, что мы будто и не трогали мойву - так много ее было".

"Кальмары шли так плотно, что мы без всякой приманки вычерпывали их из воды. При малой воде на побережье оставался слой кальмаров толщиной в фут на расстоянии ста шагов от отметки уровня полной воды... а однажды их появилось такое множество, что задние вообще вытесняли из воды передних и нам пришлось отгребать их от наших лодок и сетей по всему берегу".

"На реке Потомак ежегодно добывали два миллиона фунтов шэда и четыре миллиона фунтов менхадена... В 1890-х годах из залива Фанди в США ежегодно отгружали до двух млн. фунтов соленого шэда".

"Весной 1953 года наш сейнер одним комплектом кошелькового невода добыл в заливе Св. Лаврентия миллион штук сельди - в то время это было обычным делом".

Несмотря на беспощадное истребление корюшки, шэда и менхадена во время нерестового хода и хищнический лов их в другие сезоны, не это явилось решающим фактором сокращения их численности до 4-5% от прежнего высокого уровня. Окончательный удар им был нанесен, скорее всего, строительством плотин и отводных каналов, загрязнениями и прочими видами человеческой деятельности, отрицательно сказавшимися на состоянии нерестилищ. Во всяком случае, ни один из этих видов рыб не встречается теперь в достаточном для прибыльного промысла количестве, да и нет уже у них прежней способности устоять против многочисленных морских хищников. Единственный луч надежды в этой мрачной картине опустошения - это попытка американских государственных органов восстановить запасы шэда в некоторых реках США. Предварительные результаты хорошие. И остается лишь надеяться на дальнейшее улучшение состояния запасов этой рыбы.

До начала текущего столетия само существование многих промысловых рыб в наших северо-восточных водах зависело от наличия сельди, макрели и мойвы. Смертность этих видов рыб, естественной причиной которой было поедание их другими видами хищных рыб, намного возросла в результате вылова их человеком, сначала чтобы добыть себе пищу, затем чтобы добыть приманку для лова других рыб и, наконец, для изготовления различной промышленной продукции от рыбьего жира до искусственного "жемчужного блеска", получаемого из чешуи сельди. И тем не менее эти три вида рыб продолжали встречаться в огромных количествах вплоть до 1960-х годов, когда были найдены новые пути извлечения прибыли от их добычи, развернувшейся в невиданных дотоле масштабах.

Прежде всего началось массовое производство рыбной кормовой муки и удобрений. Первой жертвой, избранной для заправки зловещих "перерабатывающих" установок, неожиданно появившихся на северовосточном побережье, была сельдь^*. В начале 1960-х годов, примерно в то время, когда Служба промышленного развития (СПР) Ньюфаундленда пришла к заключению о "недоиспользовании" местных запасов сельди, сельдяной промысел на Тихоокеанском побережье Канады пришел в упадок в результате перелова. Цитирую слова директора СПР: "Что могло бы быть рациональнее, чем пригласить поработать на нас без-действующие сельдевые сейнеры Британской Колумбии?"

^* (Аргументы в пользу производства рыбной муки противоречат всякой логике. В качестве продукта питания животных для получения привеса в один фунт мяса требуется около центнера рыбы (в живом весе). - Два центнера удобрения из рыбной муки дают менее полутора килограммов растительного белка.)

Первый завод по производству рыбной муки и жира на южном берегу Ньюфаундленда был построен в 1965 году, и один из сейнеров Британской Колумбии пришел туда кружным путем через Панамский канал, чтобы, так сказать, "прощупать" местные воды. Проверка оказалась на редкость удачной. К 1969 году пятьдесят самых больших современных сейнеров Британской Колумбии уже вели круглогодичный промысел на южном и западном берегах Ньюфаундленда, а полдюжины жиромучных заводов коптили небо черным маслянистым дымом своих труб. Уловы сельди на Ньюфаундленде, прежде не превышавшие 4000 тонн в год, теперь подскочили до 140 000 тонн. Тем временем годовая добыча в южной части залива Св. Лаврентия также увеличилась с 20 000 до 300 000 тонн.

Затем в начале 1970-х годов сельдь стала исчезать. Представители рыбной промышленности уверяли, что эти мелкие рыбы, очевидно, изменили пути своих миграций и вскоре непременно должны вернуться. Сельди же были, видимо, не в курсе этих оптимистических прогнозов - их некогда огромные стаи до сих пор еще не вернулись. Скептики сомневаются в том, что они в состоянии это сделать.

Сельдь была не единственной жертвой. В 1960-х годах у южных берегов Новой Англии начался массовый промысел макрели для производства жира, удобрений и корма для животных (включая питание для кошек). К 1972 году добывалось колоссальное количество - 390 000 тонн в год, но вскоре после этого макрель загадочно исчезла. Хищническое истребление макрели у берегов Новой Англии и аналогичное опустошение ее запасов в канадских водах при-вели к тому, что от некогда сказочно богатого хода этой рыбы вдоль северо-восточного побережья от Кейп-Кода до Лабрадора осталось жалкое подобие.

В 1960-е годы к промыслу мойвы в водах Большой Ньюфаундлендской банки приступили японские сейнеры. Когда слух об этом дошел до канадского Министерства рыболовства, его руководители пришли к заключению, что на мойве можно подзаработать, и решили поэтому "развивать промысел мойвы в широких масштабах". То, что являлось традиционно прибрежным промыслом с уловом менее 10 000 тонн рыбы в год, теперь превратилось в международный промысел в открытом море с огромными квотами на вылов, предоставляемыми как иностранным, так и отечественным рыболовным флотилиям. Кстати сказать, иностранцы в большинстве своем ловили мойву для еды, а канадцы - в основном для переработки на муку. Согласно официальным данным, а они определенно занижены, в 1976 году общий улов мойвы достиг 370 000 тонн. К весне 1978 года запасы мойвы в открытом море были катастрофически опустошены.

Ну и что? Ведь для "развития промысла" оставались еще прибрежные популяции, нерестившиеся у берегов Ньюфаундленда. Эти косяки и в настоящее время опустошаются канадским промыслом, но не ради добычи пищи для людей, и даже не для переработки на муку, а для поставок на рынок деликатесов. В сети попадают миллионы особей мойвы обоего пола, однако для продажи на японский гастрономический рынок берется лишь икра от икряных самок. Поэтому большая часть улова просто выбрасывается за борт.

К 1983 году большинство прибрежных популяций мойвы сократилось до остаточного уровня. По мнению некоторых биологов, это опустошение задержало восстановление запасов донных рыб и несет, возможно, гибель немногим оставшимся большим колониям морских птиц на побережье Ньюфаундленда, чья жизнь во многом зависит от существования мойвы. Другие океанологи считают, что истребление "кормовой" рыбы, вообще говоря, серьезно снижает жизнеспособность сохранившихся стад тюленей: длинномордых, обыкновенных и хохлачей, а также нескольких видов китов, которые за последние годы подверглись безжалостному уничтожению людьми.

Несколько месяцев тому назад я спросил одного из "недовольных" ихтиологов (число которых, видимо, растет), что он думает по поводу при-меняемой промышленностью практики истощения не только популяций промысловых рыб, но также запасов "кормовых" видов. Того, что ему хотелось сказать по этому поводу, бумага не выдержит, но суть можно выразить в следующих словах:

"Послушайте! Для этих ублюдков завтра не существует. А если бы оно и настало, они вложили бы свои капиталы во что-нибудь вроде переработки людского населения третьего мира на пищу для собак. Неважно, что вам говорят представители промышленности или министерства, у них на уме только одно - делать деньги... как можно больше, пока океанический промысел не провалится в тартарары... Как будто вы не знаете, что моря умирают!"

Если среди обитателей моря треска (в глазах человека) выглядит простолюдинкой, то атлантический лосось^* принадлежит к настоящим аристократам. Впрочем, это не спасло его от плачевной участи.

^* (Атлантический лосось — Salmo salar.)

В период с 1865 по 1910 год один канадец французского происхождения по имени Наполеон Комо нес службу по охране лососей на небольшой речке Годбу, что протекает на северном берегу эстуария реки Св. Лаврентия, примерно в трехстах километрах ниже Квебека. Его хозяевами были монреальские дельцы и политиканы, получившие монопольное право на добычу лосося в этой реке. В обязанности Наполеона входило следить за тем, чтобы никто не мог вытащить хотя бы одну корюшку из воды, принадлежавшей самозваным "хозяевам Годбу".

Сорок три года подряд он и его помощники вели войну по всей реке Годбу и в прилегающих водах эстуария реки Св. Лаврентия против "этих заклятых врагов царственного лосося: белух, морских свиней, тюленей, медведей, норок, выдр, крохалей, зимородков, скоп и гагар". Стражи сурово обходились с любыми пойманными ими браконьерами, а также с коренными жителями этого региона - индейцами, чьи предки испокон веков добывали лосося в реке Годбу для своего пропитания.

Комо был не только беспощадным сторожевым псом, но и верным слугой, поваром и проводником своих обожаемых повелителей, о которых он (или пишущий за него автор-невидимка) говорил: "Пусть себе на здоровье хозяева Годбу еще долгие годы наслаждаются роскошной рыбной ловлей, состязаясь в хитрости, ловкости и силе с царственным лососем!"

С превеликим усердием Комо вел тщательный учет рекордов своих хозяев. Хотя они проводили на реке не больше двух-трех недель в году и редко пользовались более чем шестью "удочками" одновременно, за годы службы Комо они наловили 14 560 лососей в среднем по восемь с лишним килограммов каждый, что в общем составляет более 116 000 килограммов этой "королевской" рыбы.

Типичным был сезон 1903 года. За две недели господа Джон и Джеймс Мэнюэл, Джеймс Лоу и полковник Э. А. Уайтхед убили^* 543 крупных лосося общим весом более 3000 килограммов, из которых по 25 килограммов из улова каждого рыбака закоптили, чтобы потом отвезти на пароходе обратно в Монреаль как "вещественное доказательство" их спортивной доблести. Что же касается остального - трех тонн "королевской" рыбы, то они остались гнить в речной долине, а частично их использовали как приманку для черных медведей, которых ловили в капканы или убивали из ружей, дабы эти звери не таскали из реки живую рыбу.

^* ("Убивать лосося" - этот термин традиционно использовался как рыбаками-любителями, так и промысловиками.)

Нет ничего необычного в этой промелькнувшей перед нашим взором картине, изображающей рыболова-спортсмена в действии. Во второй половине XIX и в начале XX века более 400 подобных клубов для любителей добычи лососей занимались рыбной ловлей на реках северо-восточного побережья, от Мэна до Лабрадора. Многие из них, имея лицензии, получали исключительное право убивать "царскую рыбу".

Членами клубов были представители общественной, финансовой, военной и политической элиты Североамериканского континента, а также высокопоставленные заокеанские визитеры, нередко - представители аристократических кругов. Все они "убивали" лосося с не меньшим рвением, чем это делали "владельцы Годбу", - по крайней мере до тех пор, пока в реке оставалось хоть несколько рыбин. И все-таки они появились там уже к концу лососевой бойни.

Самое первое упоминание в Северной Америке об атлантическом лососе можно найти в саге о путешествии Лейфа Эйриксона в страну Винланд^* в 995 году, когда ему пришлось перезимовать где-то на берегу Нью-фаундленда. "Лососей там хватало, и это были самые крупные лососи, каких они когда-либо видели раньше".

^* (Лейф Эйриксон (Лейф Счастливый) - историческая личность, по-видимому, около 1000 года достиг Северной Америки. Винланд (Vinland) - Страна винограда - название, данное норманнами части северовосточного побережья Северной Америки. - Прим. перев.)

Лососи не только были здесь крупнее - само их обилие не поддавалось описанию. Судите сами: в те времена, когда началось нашествие европейцев в Америку, чуть не каждая река, включая даже самую малую, впадающая в Атлантический океан, начиная от северного и центрального Лабрадора до реки Гудзон на юге, а также реки, впадающие в речную систему Св. Лаврентия вплоть до Ниагарского водопада на западе, служили домом для бесчисленных кланов лососей. Все члены каждого клана появлялись на свет и проводили свою молодость в родной реке и в нее же они возвращались после нескольких лет возмужания в море, чтобы дать жизнь следующему поколению. По самым скромным оценкам, не менее 3000 таких лососевых рек предоставляли несколько сот тысяч нерестилищ для атлантической популяции лосося, которая по своей численности, вероятно, намного превосходила несколько популяций различных видов лососей, обитавших на Тихоокеанском побережье Северной Америки.

По дошедшим до нас из прошлого описаниям мы можем лишь в какой-то степени судить о былом изобилии лососей, и тем не менее они достаточно впечатляющи. Вот что писал Нико- ля Дени в начале XVII века о реке Мирамиши: "В реку входит такое множество лососей, [что] почти невозможно уснуть из-за шума, который они поднимают, преодолевая речные отмели, [когда] они стремительно выпрыгивают из воды и шлепаются обратно... [Вблизи залива Шедабакто на острове Кейп-Бретон] я обнаружил небольшую речку, которую я назвал Лососевой... Поблизости от устья я забросил невод, в который попалось столько лососей, что десятеро мужчин не могли вытащить его на берег и... если бы невод не порвался, то лососи его бы утащили. Мы наловили полную лодку лососей, самые мелкие из которых были длиной в три фута... [А у залива Шалёр] есть маленькая речка, где встречаются необычайно большие лососи, до шести футов длиной". В отчете о своих путешествиях по Новой Шотландии, острову Принца Эдуарда, Нью-Брансуику и полуострову Гаспе Дени перечисляет десятки подобных больших и малых рек, отмечая изобилие лососей в каждой из них.

Джон Смит сообщал, что в районе (будущей) Новой Англии нет речки, "в которой не было бы множества лососей". Подобного рода сообщения из этих мест поступали и от первых английских журналистов. Французы вторили в том же духе. Пьер Буше примерно в 1650 году с изумлением писал о "многих прекрасных реках, изобилующих рыбой, особенно лососями, которые водятся там в огромном количестве". Г-н де Куртеманш, описывая свое путешествие вдоль северного берега залива Св. Лаврентия где-то около 1705 года, превозносит до небес лососевые реки: "Залив Масквэр-Бей, в который впадают две речки, чрезвычайно богат лососями... Не меньше лососей и в заливе Вашикути-Бей... Река Этамаму полна лососями... Река Эскимо изобилует лососями необычайных размеров... В реке Блан-Саблон множество хороших лососей".

На такое изобилие лососей смотрели как на заслуживающий внимания аспект жизни Нового Света, не придавая этой рыбе большого коммерческого значения, пока после 1700 года не обнаружилось, что соленая лососина пользуется рыночным спросом в Европе. После этого коммерческая ценность царственной рыбы неуклонно растет. Сначала лосося добывали с помощью сетных запруд, перегораживая ими нерестовые реки и выбрасывая вилами на берег попавшуюся в сети рыбу. Позже стали перегораживать сетями устья рек, хотя в первые годы промысла лососей было так много и они были такими огромными, что под напором рыбы сети часто лопались. На не тронутых промыслом реках вообще не было необходимости устанавливать запруды или сети. В 1755 году один из жителей Новой Англии по фамилии Аткинс поставил свое судно на якорь в устье одной из рек Лабрадора и ловил всех лососей, на которых у него хватало соли, заставляя членов своей команды стоять на мели и багрить всех проплывающих мимо серебристых рыбин.

В 1770-х годах Джорж Картрайт добывал лососей на экспорт на нескольких реках юго-восточной части Лабрадора. Он писал, что рыба шла в реке Уайт-Бэр настолько плотно, что "нельзя было, выстрелив в воду, не попасть в лосося". На одной из рек он с тремя помощниками за один сезон убил 12 396 лососей, причем сожалел, что у него кончилась соль для посола рыбы, иначе он легко мог бы убить и 30 000 лососей. В 1799 году он отмечал: "На Игл-Ривер мы до-бываем по 750 лососей в день и могли бы убивать еще больше, если бы у нас было больше сетей... На реке Парадайс я один мог бы засолить тысячу двухсотлитровых бочек лососей средним весом от 15 до 32 фунтов каждый". Одна такая бочка вмещала около 140 килограммов соленой рыбы, что в пересчете на живой вес соответствует приблизительно 230 килограммам лосося. К концу XVIII века с одного только Ньюфаундленда вывозилось по 5000 бочек соленой лососины в год, а весь североамериканский промысел, согласно подсчетам, ежегодно поставлял на экспорт свыше 14 000 килограммов лосося в пересчете на живой вес. Помимо этого промысла, многие тысячи тысяч килограммов лосося ежегодно добывали местные жители для откорма своих свиней, для питания законтрактованных рабочих и удобрения своих полей.

К началу XIX века численность лососей в районах более населенных заметно поубавилась не только из-за преднамеренно хищнического промысла, но также вследствие строительства мельничных запруд и загрязнения рек сточными водами промышленных предприятий, особенно сыромятен и железоплавильных заводов. Раньше всего последствия этого сказались на восточном побережье США. "Перед отделением от штата Мэн, - жаловался один бостонец в 1820-х годах, - воды залива Массачусетс собирали множество лососей; после 1818 года там не было ни одного... Строительство плотин и промышленных предприятий... почти покончило с ними в нашем государстве".

В XIX веке масштабы промысла лосося возросли непомерно. К прежним основным видам копченой и соленой продукции добавилась консервированная и свежая лососина. К 1872 году из одного только Нью-Брансуика каждое лето отгружалось до 0,7 млн. килограммов свежего, охлажденного во льду лосося на рынки Бостона и Нью-Йорка, которые к этому времени могли получать лишь символические количества лосося из опустошенных рек Новой Англии. Уже тогда консервы из лосося поставлялись не только во все восточные и центральные районы Северной Америки, но и целыми пароходами отгружались в Европу. Вот мимолетный взгляд очевидца на рыбоконсервный бизнес в заливе Шалёр в 1870 году:

"Здешние лососи исключительно крупны и нежны на вкус. У входа в залив ловится рыба средним весом в 20 фунтов. Промысел, весьма значительный и выгодный... продолжается два месяца; в течение этого короткого периода один рыбак, с которым я познакомился, добыл 20 000 фунтов лосося... Было бы затруднительно подсчитать общее количество экспортируемого из залива лосося, но оно должно быть очень велико. Большая часть уловов идет на консервы. Одна американская компания за сезон выпускает до 280 000 фунтов консервированного лосося. Довольно интересно наблюдать, как на рыбоконсервный завод поступает рыба утреннего улова. Одно за другим суда выгружают только что пойманных серебристых красавцев. Случается, что весь улов состоит из рыб, весящих в среднем 25 фунтов, но здесь мне приходилось видеть и экземпляры весом до 56 фунтов".

Развитию промыслового рыболовства сопутствовал быстрый рост любительского лова, который с легкой руки власть имущих стал занятием любого лица, желающего подражать их светским манерам и имеющего средства для приобретения тростниковой удочки. Все это, вместе взятое, вело к неуклонному сокращению численности популяций лососей, хотя мало кто желал признавать данный факт. Один из немногих, кто его признавал, был прозорливый англичанин Джон Роуан, повторно посетивший побережье Канады в 1870-х годах:

"Тридцать лет тому назад Новая Шотландия славилась своим замечательным лососевым промыслом. Но там, где природа так щедра своими дарами, человек редко дорожит ими. Как, например, лесами или рыбой. Порою кажется, что в Новой Шотландии лосося ненавидят. Перелов плох сам по себе, но не пускать рыбу в реку - это уже граничит с безумием. И тем не менее большие и малые реки и озера на протяжении сотен миль перегорожены плотинами мельниц, многие из которых не имеют производственного значения. Со временем, когда леса будут вырублены, а реки опустошены промыслом, канадцы будут вынуждены тратить большие суммы денег, возможно, в бесплодных усилиях вернуть то, что они сейчас могли бы легко сохранить".

Роуан был проницательным, но он не всегда был политиком. "Наиболее расточительные любители рыбной ловли - это американцы... Их удочки, спиннинги и блесны - настоящие произведения искусства; к тому же это очень дорогие изделия, о чем они поспешат вас информировать. Они всегда самодовольны, всегда чудаковаты и всегда гостеприимны. Они никогда никуда не ходят без револьверов и шампанского".

В конце XIX века появились безошибочные признаки исчезновения атлантического лосося. В 1898 году близ Торонто попался в сети, по-видимому, последний выживший потомок тех миллионов лососей, которые нерестились в реках, впадающих в озеро Онтарио. К 1900 году с лососями было успешно покончено в Коннектикуте, Массачусетсе и в большинстве рек Нью-Гэмпшира и Мэна. Там, где предприятия химической, металлургической или обрабатывающей промышленности спускали свои отходы в близлежащие воды, лососи уже не плавали. И все больше дальних рек на северном берегу залива Св. Лаврентия лишались своих лососей, потому что их нерестилища оказывались погребенными под слоями опилок, коры и щепы - отходов лесопильных заводов и лесосплава. Последние прибежища лососей все сильнее ощущали натиск рыболовов, как спортсменов, так и промысловиков, все туже затягивавших петлю смертельного промысла. Чем меньше оставалось рыбы, тем выше поднималась цена на нее и тем больше ее ловили, а значит, тем меньше ее оставалось и тем дороже она становилась...

Если подумать о том, чего только ни испытали и продолжают испытывать лососи, то сам факт их продолжающегося существования покажется чудом жизнестойкости. Но и этого чуда оказалось недостаточно, чтобы спасти королевскую рыбу от человеческой жадности.

Нет нужды подробно рассказывать, как человечество истребляло атлантического лосося в первой половине нашего века. Достаточно отметить, что, несмотря на отдельные полумеры (всегда недостаточные и запоздалые) по его охране, он продолжал неуклонно двигаться навстречу своей гибели. Пока спортсмены и промысловики препирались, употребляя все более язвительные выражения по поводу того, кто должен получить оставшуюся рыбу, современная технология обрушила на сохранившиеся косяки лососей два еще более сокрушительных удара.

В конце 1950-х годов военно-морской флот США стал направлять подводные лодки на север. И одна такая лодка, проходя под арктическими льдами, сделала поразительное открытие. Под кромкой паковых льдов в море Баффина она наткнулась на косяки светлых крупных рыб, в которых, после некоторого замешательства, моряки опознали атлантического лосося. Это открытие имело важное значение, поскольку до тех пор никто не знал, где лососи проводят свое время после того, как они покидают родные берега для долгого пребывания в море.

Первыми на этом открытии нажили капитал датчане, за которыми тут же последовали норвежцы. Вскоре целые флотилии морских сейнеров и дрифтеров начали массовое истребление лососей - впервые на местах зимовки. При этом погибали не только лососи Северной Атлантики - местами зимовок в море Баффина пользовались все еще уцелевшие атлантические лососи, включая и остатки европейских лососей.

К этому времени почти все североамериканские лососи собирались в канадских водах, где беда подстерегала их уже с двух сторон. Согласно опубликованным официальным данным, уловы в водах западной Гренландии в зимний период между 1962 и 1982 годами составляли 2000-3000 тонн лосося в год, хотя известно, что фактически было выловлено по крайней мере на 50% больше. В то же время канадские рыбаки ставили на подходах к речным нерестилищам, а также в устьях по берегам рек дрифтерные сети и ловушки и добывали по 2000 тонн этой рыбы в год. Такое массированное наступление было для лососей непосильным испытанием. Однако оно было не единственным бедствием, которое им пришлось перенести.

В 1950-е годы лесная промышленность и федеральные и провинциальные власти приступили к повсеместной обработке инсектицидами северовосточного побережья Канады с воздуха. Эти смертоносные вещества, первоначально содержавшие ДДТ, до такой степени отравляли реки, где нерестился лосось, что возрастные группы лососей погибали целиком. Постоянно расширяющееся применение пестицидов, дефолиантов и прочих химических веществ продолжает оказывать пагубное воздействие на лососевые реки, усугубляемое падающими с небес кислотными дождями.

Те, кто регулярно читает газеты, должны знать, что кислотные дожди уже превратили сотни, если не тысячи озер северо-восточной Америки в фактически безжизненные водные пространства. Не приходится сомневаться в том, что если кислотные дожди в ближайшее время не прекратятся и вред, причиненный ими, не будет в какой-то мере компенсирован, то в большинстве больших и малых рек, где лосось еще пытается нереститься, жизнь для него станет невозможной. Жертвой кислотных дождей уже стали двенадцать лососевых рек Новой Шотландии и еще большее их число находится под серьезной угрозой отравления.

Между тем в Канаде, в провинции Квебек, недавно против индейцев племени микмак были брошены полицейские подразделения. Индейцы, видите ли, хотели ловить лосося в реках, где его ловили из поколения в поколение их предки. Но на добычу рыбы в устьях этих рек претендуют промысловики, а на речных берегах - рыболовы-спортсмены. Впрочем, несмотря на то что индейцам запрещено, - по выражению представителя общества рыболовов-спортсменов - "применяя неизвестного происхождения нестандартные сети, лишать себя в будущем изобилия лосося", последний стал столь редкой и дефицитной рыбой, что в Новой Шотландии, Нью- Брансуике и в ряде районов провинции Квебек браконьерство превратилось в хорошо организованный прибыльный бизнес. Немногие оставшиеся в живых лососи - слишком ценная рыба, чтобы позволить ей жить дальше: ведь на черном рынке в 1983 году за нее платили по 10 долларов за фунт.

Данные, опубликованные федеральным правительством в конце 1983 года, свидетельствуют, что в Мирамиши - одной из последних самых богатых лососем рек Канады - за один этот год популяция лосося сократилась на 34%, а с середины 1960-х годов - на 87%. Нерестовые ходы в канадских реках сократились в среднем на 50%, и, согласно неофициальному прогнозу, эта королевская рыба исчезнет до конца текущего десятилетия из всех лососевых рек к югу от пролива Белл-Айл.

Впрочем, возможны и исключения.

Одним из них может стать река Рестигуш, где аристократический Рестигушский клуб любителей ловли лосося владеет участком протяженностью в сорок пять километров. Члены клуба, среди которых были в свое время Кэботы из Бостона, Морганы, Уитни и Уинтропы из Нью-Йорка, а ныне находятся такие именитые "спортсмены", как президент нефтяной компании "Эксон", вероятно, сумеют и дальше "наслаждаться королевской рыбной ловлей, противопоставляя свои знания и сноровку хитрости, ловкости и силе королевского лосося". Однако этих рыб, скорее всего, придется выращивать на рыбоводных заводах, которые будут служить двойной цели: ублажать гурманов деликатесной пищей и помогать спортивному братству и далее наслаждаться "спортом" королей.