Глава 8. Носители мускуса

Почти все виды ценных пушных зверей северо-восточной Америки переживают падение численности, но, пожалуй, лучше всего будет рассказать об этом на примере так называемых мускусоносов (большинство из них - обладатели ароматических желез, выделяющих мускус): куницы, рыболова, горностая, выдры, росомахи и норки^*. Едва ли не все они высоко ценились за густой короткий мех, изделия из которого пользовались большим спросом у европейской буржуазии. Именно эти зверьки издавна обеспечивали постоянный приток пушнины из Нового Света.

^* (Американская куница — Martes americana, куница-рыболов (пекан) — Martes pennanti, горностай — Mustela erminea, американская (канадская) выдра — Lutra canadensis, американская норка — Mustela vison.)

Из всего этого семейства сначала наибольший интерес вызывала у покупателей куница. Величиной с небольшую кошку, она блистала роскошным одеянием из мягкого густого меха различных оттенков - от темно-желтого до красновато-коричневого, порой почти черного. Шкурки всех куниц всегда были в хорошей цене, особенно редкой американской куницы, мех которой стоил так дорого, что был доступен разве что членам королевской семьи.

Куница встречалась повсюду, где южнее границы тундры росли хвойные леса, в том числе в большинстве штатов Новой Англии. Для хищника она отличалась необычайно высокой численностью, разумеется, пока ее добыча - в основном это были белки, кролики и другие мелкие млекопитающие - водилась в лесах в достаточном количестве.

В середине XVIII века Джосселин сообщал о "бессчетном" числе куниц в Новой Англии; в 1749 году два канадца с двумя индейцами добыли за одну зиму в районе реки Норт-Уэст-Ривер на Лабрадоре 400 куниц. Даже в 1902 году траппер-одиночка добыл 300 куниц в той части острова Антикости, которую еще не посещали охотники.

К середине 1700-х годов французы ежегодно экспортировали от 30 000 до 40 000 шкурок куниц, в большинстве своем попавшихся в капканы индейцев в Новой Шотландии и Нью-Брансуике. В то же время большие партии куньих шкурок шли на экспорт из Ньюфаундленда и из колоний Новой Англии. В 1768 году капитан Картрайт писал о куницах Ньюфаундленда: "Эти создания заполонили весь остров, они чаще других зверей становятся добычей охотников на пушного зверя... они следуют за людьми по каждой протоптанной ими тропинке; запах провизии привлекает их в людские жилища, [и таким образом] они становятся легкой добычей человека".

К началу XIX века куница, казавшаяся ранее неисчислимой, стала исчезать в результате хищнического промысла, и к концу 1800-х годов она была уже редким зверьком в восточной части Северной Америки, даже во внутренних районах Лабрадора. Джон Роуан рисует нам печальную картину истребления в 1870-х годах оставшихся экземпляров этих проворных маленьких хищников:

"В последние годы трапперы добывают куниц с помощью яда, закатанного для предохранения от непогоды в катышки жира. Случается, что какая-нибудь ворона взлетает с одним из таких катышков... и падает замертво на землю, где ее подбирает лисица. Таким образом, помимо животных, найденных трапперами, погибает много и других". В тот же период Токе сообщал с , Ньюфаундленда: "Хотя раньше индейцы [из племени микмак] добывали их в огромном количестве, сейчас они встречаются редко".

В первые десятилетия XX века куница уже считалась исчезнувшей на острове Антикости и совершенно исчезнувшей с острова Принца Эдуарда. В 1950-х годах она пропала на острове Кейп-Бретон, почти со всей остальной территории Новой Шотландии и большинства районов Новой Англии и стала редкостью в восточном Квебеке и на Лабрадоре.

После этого были приняты некоторые меры по спасению куницы от полного ее истребления. Животное было взято под защиту на Ньюфаундленде и в Новой Шотландии, где, возможно, еще сохраняются остаточные популяции численностью в несколько десятков или сотен особей. Кроме того, пробовали вновь завезти этот вид в некоторые другие районы, включая Нью-Брансуик, где он ранее был полностью уничтожен. Однако, лишившись привычных мест обитания, куницы уже в силу одной этой причины вряд ли смогут когда-нибудь восстановить свою численность или хотя бы приблизиться к ее первоначальному уровню.

Гибкая грациозная выдра - одна из самых привлекательных представительниц млекопитающих нашего края. Сейчас ее встретишь не часто, не то что во времена первых контактов с людьми, когда этот многочисленный доверчивый зверек служил одним из главных источников пищи как рыбакам, промышлявшим летом треску, так и первым поселенцам. На восточном побережье нашего приморского региона обитают, по-видимому, две разновидности выдры, хотя официальная наука этого не признает. Та, что поменьше - обычно с коричневым мехом, - редко достигает более 1,2 метра в длину и водится в пресных водоемах. Другая - длиной 1,5 метра живет в морской воде и имеет такую темную окраску, что кажется порой совсем черной. Мои соотечественники с Ньюфаундленда и Лабрадора четко различают их не только по внешнему виду, но и по повадкам и качеству меха^*.

^* (Систематика выдр разработана недостаточно, однако очевидно, что речь здесь идет именно о речных выдрах, представителях рода Lutra, а не о морской выдре, или калане (род Enhydra).)

Во всяком случае, одна большая "морская" выдра вот уже несколько лет живет в моем владении на мысе острова Кейп-Бретон или рядом с ним. Она редко попадается мне на глаза, но зимой, по-видимому охотясь за кроликами, она пользуется тропами, проложенными в снегу моими снегоступами; следы, оставленные ею, почти вдвое крупнее следов "обыкновенной" выдры. Однажды летом 1977 года она вышла из леса на открытый берег и очутилась в сотне метров передо мной, когда я вышел на прогулку с моими тремя собаками. Они тут же рванулись за ней, но выдра не двинулась с места и, привстав на задние лапы, ожидала их приближения. Собаки в замешательстве остановились в нескольких метрах от нее, после чего выдра - сама величиной с собаку - с равнодушным видом спустилась к берегу и, войдя в воду, неторопливо уплыла в море. Этот индивидуум, как и другие ему подобные, удаляясь от берега, ныряет на глубину в несколько саженей^* за мидиями и гребешками. Чтобы разгрызть раковину и съесть моллюска, выдра располагается в уединенном местечке на продуваемой ветрами галечной отмели, где она и, конечно, ее предки оставили целую кучу пустых раковин. Подобного поведения я никогда не наблюдал у обыкновенных выдр.

^* (Морская сажень = 6 футам = 182 см. - Прим. перев.)

Похоже, что первой от рук европейских пришельцев пострадала "морская" выдра. Приблизительно в 1578 году Антони Паркхёрст сообщал: "Выдру мы [рыбаки] можем добывать повсюду, ее здесь [так же много, как и медведей], - убивайте, сколько вашей душе угодно". В начале следующего столетия Дени писал: "Внешне она очень смахивает [на французскую выдру], но отличается от нее тем, что она... длиннее и темнее". Почти все ранние толкователи, говоря о выдре, употребляли слова "весьма обычна", "широко распространена" или "имеется в изобилии", причем, судя по контексту, речь идет о "морской" выдре. В 1768 году Картрайт писал о том, что выдра населяет острова, расположенные севернее Ньюфаундленда; в конце столетия охотники на пушного зверя, живущие на берегу залива Иксплойтс-Бей, усиленно ставили на нее капканы.

Пресноводная, или обыкновенная выдра привлекла внимание французов с самого начала их проникновения в глубь континента через систему реки Св. Лаврентия. По всей вероятности, своей численностью она не уступала морской. Примерно в 1680 году Лахонтан рассказал о месяце, проведенном им с отрядом индейцев в местности, где течет река Сагеней. За это время "дикари добыли 250 штук канадской выдры, лучшие шкурки которой... продаются во Франции по четыре-пять [крон]".

Данные о доходах торговцев мехом за XIX век свидетельствуют о том, что добыча речной выдры велась довольно интенсивно. В то же время промысел "морской" выдры настолько сократился, что несколько ее шкурок, появившихся на европейских пушных аукционах, посчитали за особо крупные и темные экземпляры канадской выдры. А к началу XX века оба вида выдр стали редкостью.

Трудно надеяться, что эта ситуация изменится в лучшую сторону. Дело не только в том, что продолжается преднамеренное уничтожение выдр ради добычи ценного меха. А в том, что их вытесняли и продолжают вытеснять с изначальных мест обитания и в настоящее время осталось мало таких уголков, где они могли бы чувствовать себя в безопасности. Как подметил в 1975 году один канадский маммолог, "каждый год много выдр уничтожают охотники на пернатую дичь или лосей, рыскающие на лодках по озерам и вдоль морского побережья или поджидающие свою добычу на берегу. Эта бессмысленная пальба по выдрам, а также ставящиеся на них многочисленные капканы могут привести к сильному сокращению вида, вплоть до его полного истребления в отдельных районах".

Однако это явная недооценка сложившейся ситуации. К 1975 году выдра полностью исчезла на острове Принца Эдуарда и стала столь редко попадаться в Новой Шотландии и Нью-Брансуике, что годовая добыча в этих двух провинциях сократилась с нескольких тысяч в начале века до 560 шкурок. В 1976 году в Канаде в общей сложности было добыто 16 000 выдр, и федеральная Служба охраны диких животных пришла к выводу, что промысел этого вида животных достиг "потенциального уровня" - понимайте это, как хотите.

Всякий, кто сегодня встретит выдру в дикой местности, может считать, что ему повезло. Что же касается наших потомков, то им, возможно, вообще не придется увидеть живую выдру, разве что рядом с другими, когда-то многочисленными в природных условиях, скучающими обитателями городских зоопарков.

Размером примерно с лису так называемый рыболов представляет собой более крупную разновидность куницы. Подобно своей меньшой кузине, этот быстрый и проворный зверек также привычно чувствует себя в кронах лесных деревьев, но еще более неуловим, чем она; рыболов редко показывается на глаза человеку. В то же время он очень любопытен и по этой причине так же, как и куница, легко попадает в капкан. Питаясь в основном древесными дикобразами и зайцами, рыболов, как ни странно, не ловит рыбу, больше того, он испытывает прямо-таки кошачье отвращение к воде.

Неправильное употребление названия "рыболов" уже долгое время смущает натуралистов. Я думаю, что дело здесь в путанице названий родственных видов. И мы в этом сейчас убедимся. Первоначально на северо-восточном побережье обитали два похожих друг на друга вида куниц. Один из них - самый что ни на есть настоящий рыболов - первым попался на глаза европейским пришельцам. Другой вид обитал в густых лесах, и о его существовании почти ничего не было известно, пока поселенцы основательно не обжили территорию. Когда первый вид - настоящий рыболов^* - был уничтожен, его название, как я полагаю, перешло к сходному по виду животному, которое и носит его по настоящее время. Этот обитатель лесов, назваемый рыболовом, был издавна известен индейцам и первым французским и английским торговцам под именем "пекан" или "пекан".

^* (Речь идет о так называемой морской, или гигантской, норке [Mustela macrodon], обитавшей на северо-восточном побережье Северной Америки (особенно многочисленной она была у побережья штата Мэн) и полностью истребленной в прошлом веке.)

Неуловимый пекан слабо представлен в исторических анналах, если не считать статистических данных о закупке пушнины, свидетельствующих, между прочим, о том, что шкурка самки шла с наценкой - обстоятельство, усугубившее проблему выживания вида в условиях интенсивной охоты. Эти же отчетные данные говорят о таком размахе охоты на рыболова при помощи капканов, который к концу XIX века привел к его фактическому исчезновению во всей северовосточной зоне его обитания.

Скудные сведения о биологии рыболова не содержат четких доказательств его обитания на Ньюфаундленде до появления там европейцев. Если он когда-то и жил на острове, то в настоящее время его там нет. До 1900 года рыболов исчезает с островов Антикости и Принца Эдуарда, а до начала 1930-х годов - из Новой Шотландии. Сегодня это животное в северо-восточных штатах США считается почти полностью истребленным. На полуострове Гаспе и в Нью-Брансуике рыболов уже давно стал такой редкостью, что еще в 1935 году некоторые биологи высказывали опасения по поводу его полного истребления во всей северо-восточной части его прежнего ареала.

Наверно, пекану не удалось бы избежать ожидавшей его участи и он был бы полностью истреблен, если бы не удивительное прозрение людей - они вдруг поняли, что это животное полезно. Дело в том, что в первые годы после второй мировой войны на северо-восточном побережье региона наблюдалось бурное развитие целлюлозно-бумажной промышленности, сопровождавшееся громадной вырубкой деревьев. К концу 1950-х годов стало очевидно, что потребление древесины обгоняет естественное возобновление лесов. Но, поскольку о сокращении или стабилизации целлюлозно-бумажного производства не могло быть и речи (наоборот, считалось необходимым расширять его), нужно было изыскивать дополнительные ресурсы для увеличения поставок древесного сырья.

В связи с этим было решено сократить количество отходов путем "большего использования" сырья. Для достижения этих идеальных производственных целей попытались уничтожить те живые организмы, которые - как бы это ни было естественно - могли существовать за счет древесных пород, необходимых для промышленности. Так начался крестовый поход против "лесных вредителей".

Вредители - это те существа, которые, по нашему мнению, мешают нам получать прибыль от эксплуатации природных ресурсов. Следовательно, такие насекомые, как, например, гусеница листовертки-почкоеда елового, которая с незапамятных времен являлась частью находящегося в естественном равновесии лесного сообщества, являются паразитами. Одновременно паразитами считаются и лиственные породы Деревьев, например клен или береза, безрассудно произрастающие среди елового и соснового древостоя, дающего заветное сырье для наших целлюлозных заводов. Всех их следует уничтожать.

Война на уничтожение предполагаемых врагов целлюлозного производства на приатлантической территории Канады и Новой Англии ведется уже более трех десятков лет. Главным средством борьбы с ними служило и служит до сих пор распыление с воздуха химикатов. Тысячи тонн таких ядов, как ДДТ и других инсектицидов, были сброшены на леса, поля, реки и озера. В последнее время их губительное воздействие подкрепляется применением дефолиантов, содержащих ингредиенты, входившие в состав стяжавшего позорную славу "оранжевого агента", с помощью которого во Вьетнаме уничтожали флору и фауну, а заодно и людей.

По поводу результатов этой непрекращающейся химической войны следует заметить, что в Нью-Брансуике, например, гусеница листовертки-почкоеда елового упорно живет и здравствует, несмотря на тридцатилетние интенсивные атаки с воздуха, и в то же время ядовитыми дождями нанесен неисчислимый урон позвоночным животным.

Насекомыми и лиственными породами деревьев отнюдь не исчерпывается перечень виновных в уменьшении количества древесной массы, поступающей на целлюлозные заводы. К числу вредителей относят также древесного дикобраза и зайца, поскольку они питаются корой деревьев, особенно в зимнюю пору, когда трудно добывать другую пищу. Но ведь ими в свою очередь питаются пеканы! Сделав такое открытие, целлюлозно-бумажная промышленность потребовала, чтобы правительственные ведомства Новой Шотландии, Нью-Брансуика и Квебека взяли под защиту пекана, или, по- другому, рыболова, на всех участках товарного леса и снова вселили его туда, где его уже успели уничтожить.

Повеление промышленных кругов было исполнено, и пекан вновь появился на острове Антикости и в отдельных районах Новой Шотландии и Нью-Брансуика. К сожалению, эти большие куницы не оправдали своего существования в качестве орудия истребления древесных дикобразов и зайцев, и, естественно, целлюлозно-бумажная промышленность потеряла к ним всякий интерес. Тем временем вновь появившиеся, правда в умеренном числе, рыболовы пробудили интерес к ним в других кругах. Пойдя им навстречу, провинциальные ведомства охоты и рыболовства открыли сезон охоты на этих животных с капканами. В 1976 году были "законно" отловлены 64 пекана в Новой Шотландии и 172 - в Нью-Брансуике, что, как полагают, составляет до 80% от общего числа родившихся в этом году животных.

Если пекан не найдет столь же могущественного покровителя, как целлюлозно-бумажная промышленность, то вероятность, что он выживет, будет в лучшем случае сильно поколеблена.

Если пекан имел пусть хотя бы бывших защитников среди современных ему людей, то у росомахи^* их не было вовсе. Величиной со среднюю собаку, этот неуклюжий зверь внешне напоминает медвежонка. Природа наделила росомаху крепкими когтями, острыми зубами, удивительно прочной шкурой и стальной мускулатурой. Все это, вместе взятое, служит ей защитой от возможных врагов.

^* (Росомаха — Gulo gulo.)

Первобытный человек не угрожал ее существованию. Аборигены относились к "маленькому медведю" с невольным почтением, видя в нем олицетворение хитрого духа, постоянно норовившего сыграть с ними злую шутку. Росомаха удивительно умело отыскивала и успешно растаскивала запасы провианта, спрятанные людьми или животными. Индейцы реагировали на это по-своему: не пытаясь уничтожать расхитителей, они сооружали на деревьях бесхитростные тайники, добраться до которых животным было не под силу.

Не столь пассивны были европейцы. Владельцы складов приходили в ярость, когда росомахи, преодолевая массивные заграждения из бревен, земли и даже камней, растаскивали запасы их провизии. Особенно эти люди свирепели в начале сезона пушного промысла, когда убеждались, что расставленные ими капканы первыми навещали росомахи, которые не только пожирали попавшихся в капканы животных, но, казалось, в знак особого презрения к охотникам спускали пружину с поставленных капканов и оставляли на них свои испражнения.

В глазах европейцев росомаха не обладала какими-либо привлекательными свойствами. Ее жесткое и пахучее мясо считалось почти несъедобным, а довольно грубый мех ценился невысоко. Пришельцы окрестили ее "индейским дьяволом", видя в ней свирепого зверя, наделенного сатанинским коварством. Приписываемые ей кровожадность и ненасытная прожорливость (среди других кличек и такая, как "обжора"^*) сделали росомаху объектом беспощадной мести. Однако в силу ее сообразительности и умения избегать охотничьих капканов и ружей одолеть росомаху никак не удавалось, пока человек в конце концов не нащупал слабое звено в ее обороне. Большая любительница падали - чем гнилее, тем лучше, - росомаха оказалась особенно незащищенной от применения ядов.

^* (Glutton (англ.) - обжора, росомаха. - Прим. перев.)

Важно понимать, что слово "траппер" часто вводит людей в заблуждение. С самого начала, как только европейцы начали торговлю мехами в Северной Америке, трапперов можно было бы с успехом именовать "отравителями". Капканы и силки, конечно, были существенной частью смертоносного снаряжения трапперов, однако последние не менее часто пользовались мышьяком и стрихнином, да и другими ядами, которые они могли достать. Они продолжают ими пользоваться и поныне. Несмотря ни на какие запрещающие законы, некоторые современные "трапперы" перешли к использованию новых усовершенствованных ядохимикатов страшной разрушительной силы, которые обычно применяются правительственными организациями Канады и США против "лесных вредителей и хищников".

Примерно с 1700 года яд считался и считается по сей день единственным надежным средством уничтожения росомах. Зимой 1948/49 года я какое-то время провел в северной Манитобе в компании одного белого траппера. Однажды он обнаружил что-то похожее на расплывчатый след росомахи, пересекавший систему его капканов. Траппер немедленно среагировал на это, соорудив для нее несколько "приманок" из куч протухших внутренностей карибу, обильно присыпанных цианидом. В последующие дни, обходя вместе с ним его капканы, я заметил валяющиеся возле "приманок" трупы погибших животных: трех лисиц, рыси, сорока-пятидесяти воронов и кукш, а также двух ездовых собак из ближайшего индейского лагеря. Это были обычные "побочные" продукты ремесла трапперов-отравителей. Однако саму росомаху мы так и не нашли - возможно, ее просто не было поблизости. В ту зиму было выменено только пять шкур росомах по всей Манитобе к северу от озера Оленье на территории площадью более 500 000 кв. км. А прежде она считалась главным местом обитания этих животных.

Вначале росомаха населяла большую часть северной половины континента от Тихого океана до Атлантического, проникая на юг от берегов Северного Ледовитого океана по меньшей мере до штатов Орегон и Пенсильвания. Это был один из самых распространенных и процветающих хищников. Сегодня росомаха исчезла из более чем двух третей района прежнего обитания. Ее истребили на острове Принца Эдуарда, в Новой Шотландии, Нью-Брансуике и в северных штатах США. Росомаха считается редким, практически исчезнувшим видом и в большинстве остальных мест ее обитания, включая Лабрадор и большую часть провинций Квебек и Онтарио. В течение охотничьего сезона 1976/77 года не было отмечено ни одного случая добычи росомахи восточнее Квебека, хотя к тому времени ее мех уже считался ценным товаром.

Волос росомахи обладает уникальной способностью препятствовать образованию на нем кристаллического инея. Инуиты и индейцы, зная это свойство, отделывали мехом росомахи капюшон своей парки. Растущая популярность подбитой мехом парки перешла в 1960-х годах в моду, и такая парка стала в наше время почти непременным атрибутом зимнего отдыха на свежем воздухе, особенно для путешествий на аэросанях и т. п. средствах передвижения. Поэтому шкура росомахи, прежде не представлявшая почти никакой ценности, стала пользоваться повышенным спросом. Если к 1980 году за шкуру хорошего качетва платили 200 долларов, то в настоящее время высококачественная невыделанная шкура росомахи может стоить-до 500 долларов. А завтра... кто может сказать?

Ясно одно. Поскольку росомаха стоит на грани вымирания, ее шкура будет считаться все большей редкостью и, следовательно, будет расти ее рыночная стоимость. И если мы не воспрепятствуем этому, смертельная спираль взвинченных цен сделает свое дело.

Согласно высказанной мною выше гипотезе, название "рыболов", которое носит сейчас пекан, возникло, вероятно, в применении к родственному, но совершенно другому виду, ныне стертому с лица Земли. Оно могло бы исчезнуть и из памяти людей, если бы не найденные в XX веке в штате Мэн остатки костей неизвестного науке животного в кухонных отбросах древних индейских поселений. По своему строению они напоминали кости норки, хотя и превосходили их размером. Поэтому зоологи и окрестили неизвестное животное "гигантской норкой". Ниже я сделал попытку разобраться в истинной природе этого создания и, хотя бы частично, восстановить историю исчезнувшего вида.

Первые европейские торговцы обнаружили в Новом Свете многих уже известных им животных, а одно из тех, которых они не знали, казалось, сочетало в себе признаки нескольких знакомых им видов. Формой тела и походкой оно напоминало борзую, в то время как своими повадками и проворством походило скорее на кошку. Рыжий, как у лисицы, мех был короче и гуще лисьего, напоминая скорее куний, а формой головы он был похож на выдру. Зверек вел водный образ жизни, охотясь за рыбой вдоль скалистого морского побережья и у отдаленных от берега островов.

Этот прибрежный житель, вероятно, одним из первых пушных зверей привлек внимание европейцев. Его шкурка была, видимо, в хорошей цене, поскольку превосходное сочетание свойств меха выдры и куницы дополнялось уникальным рыжеватым оттенком. Нам неизвестно, как европейские первопроходцы называли это необычное создание. Похоже, что некоторые первые путешественники действительно затруднялись сказать, что это за зверь.

Возможно, самая ранняя ссылка на него имеется в датированном концом XVI века предложении сэра Хамфри Гильберта^* о создании колонии в Новом Свете. Известно, что в своем предложении он перечислял таких доступных для промысла животных западных морей, как тюлени, киты и "водяные лошади" (под ними он подразумевал серых тюленей). Он также включил в этот список "рыбу, похожую на борзую". Не сумев отыскать среди рыб вида, хотя бы отдаленно напоминающего борзую, и позабыв, что для человека XVI века все, что обитало в морской воде, включая млекопитающих, было "рыбой", ученые отмахнулись от загадочного существа, посчитав его плодом авторского воображения. Однако не кто иной, как известный английский авторитет - натуралист Джозеф Бэнкс сделал следующее наблюдение в проливе Белл-Айл во время своего путешествия в 1766 году на остров Ньюфаундленд с целью изучения местной фауны:

^* (Английский мореплаватель и исследователь (1539? - 1583). - Прим. перев.)

"Примерно в середине [сентября] месяца Фиппс заметил необычное животное... размером, хотя и ненамного, побольше лисы, образом и подобием напоминавшее итальянскую борзую, с длинными лапами и длинным, сужающимся к концу хвостом... [оно] возникло из моря".

Ни Фиппс, ни Бэнкс не смогли определить, что это было за животное, хотя оба были образованными зоологами, знакомыми с фауной умеренной зоны северного полушария. Сходство с джильбертовской "рыбой, похожей на борзую", представляется слишком разительным для простого совпадения.

Возможно, что именно это животное было известно в Новой Англии в начале XVII века под названием "водяной куницы". Уильям Вуд, описывая местную фауну, называет среди "живущих в воде зверей" выдру, ондатру и разновидность "куницы", обладающую "хорошим мехом для своей величины", очевидно имея в виду ценность шкуры животного, превосходящего размером обыкновенную куницу. Что это было за животное? Им не могла быть известная нам сегодня куница - помимо того, что она мала ростом, она еще и избегает всякой воды. Непохоже, чтобы это была и норка, - она ведь меньше любой ницы и весит не больше килограмма^*.

^* (Благодаря своей малой величине, неуловимости и широкому распространению двум самым маленьким мускусоносам - ласке и норке - удалось более успешно пережить вторжение европейцев, чем их более крупным собратьям. И тем не менее популяции обоих видов, по-видимому, не сохранили своей первоначальной численности.)

По-видимому, знали о нем и первые французы, но они путали его с выдрами. В своем описании пушных зверей Акадии^** Лахонтан говорит о "зимней и коричневой выдрах" стоимостью "4 ливра 10 су" и "рыжей и гладкой выдрах" стоимостью "2 ливра". Из других источников известно, что черноватая морская выдра иногда шла за "зимнюю" выдру, поэтому похоже, что Лахонтен, говоря о "зимней и коричневой выдрах", имел в виду морскую и пресноводную формы. Что же в таком случае означали "рыжие и гладкие выдры", ценившиеся вдвое дешевле предположительно из-за меньшей величины? Может быть, под этим названием кроется подлинный рыболов?

^** (Французское название Новой Шотландии. - Прим. перев.)

Это создание, по-видимому, сохраняло тождество с рыболовом, или "котом-рыболовом", в Новой Англии, пока основной центр торговли пушниной не сместился с опустошенного промыслом побережья на запад в глубь континента, где эти животные пока еще водились в изобилии. Возможно, что еще в 1800 году торговцы-трапперы перенесли название "рыболов" на пекана, обитавшего в глубине суши, поскольку пекан напоминал им полузабытый образ обитателя побережья, которому вскоре предстояло вовсе изгладиться из людской памяти. Видимо, именно на этом временном рубеже подлинного рыболова, популяция которого сократилась до минимума по сравнению с его первоначальной численностью, стали называть "морской норкой", и это название сохранилось за ним до конца его существования.

"Рыба, похожая на борзую", "водяная куница", "рыжая выдра", "кот- рыболов", "морская норка". Все это разнообразие наименований настолько стерло индивидуальность животного, что, может, и не стоит удивляться тому, что наука не хотела признавать его существования, пока находка его костей не оставила ей другой альтернативы. И все же трудно понять, как естествоиспытатели и этнографы могли столь долгое время игнорировать сам факт его существования. Ведь так легко было установить, что когда-то он обитал на более чем 16 000-километровой прибрежной полосе Атлантики - от полуострова Кейп-Код до центрального Лабрадора. О прежней жизнеспособности его популяции можно судить хотя бы по тому факту, что, несмотря на интенсивный промысел европейцев с начала их вторжения на континент, остаточная популяция рыболова сумела продержаться до второй половины XIX века.

Мы располагаем данными о том, что в конце 1700-х годов белые жители Новой Шотландии и индейцы племени микмак регулярно промышляли морскую норку на островах от залива Мэн на юге до Галифакса на севере, куда ее шкурки доставлялись на продажу. Известен случай, когда у одной индианки из племени микмак там выменяли несколько шкурок морской норки и одну медвежью шкуру на одну кварту вина.

Меньше известно о ее существовании в северной части ареала, но в 1766 году французские поселенцы на северной оконечности острова Ньюфаундленд говорили Джозефу Бэнксу, что "время от времени они видят этих животных в заливе Хэр, а один старый торговец пушниной вспомнил про шкурку, проданную им за пять гиней".

Побережье залива Мэн было, по-видимому, излюбленным местом обитания этих животных. На тамошние острова, часто посещаемые морской норкой, люди со специально обученными собаками время от времени совершали регулярные вылазки. Они появлялись там днем, возможно, потому, что многолетнее преследование животных вынудило их вести преимущественно ночной образ жизни. Они искали пищу по ночам, а днем прятались в пещерах, расселинах скал и других укрытиях. Собаки быстро брали след будущей своей жертвы, пользуясь оставленным ею сильным, но не противным мускусным запахом, и вели за собой охотников к ее убежищу. Если убежище не удавалось вскрыть с помощью кирки, лопаты или лома, охотники могли выкурить зверька из укрытия горящей серой или смолой, а если расселина была неглубока - выпустить в нее заряд черного перца из шомпольного ружья. Если эти или другие подручные средства не срабатывали, охотники без колебаний закладывали в убежище пороховой заряд и взрывали его, хотя при этом в большинстве случаев животное было так искалечено, что его шкурка уже не могла иметь большой ценности.

Несколько шкурок морской норки ежегодно поступали на продажу в Бостон вплоть до 1860 года, однако после этой даты живая морская норка или ее шкурка встречались исключительно редко. В заливе Мэн последний случай добычи морской норки был отмечен на острове около Джонспорта в 1880 году. Известно, что самый последний из выживших представителей данного вида был убит на острове Кампобелло в провинции Нью-Брансуик в 1894 году.

Так погибло уникальное и, как отмечал Джозеф Бэнкс, удивительное животное, подобного которому уже больше не увидишь. Впрочем, на время какое-то воспоминание о нем останется. По всему скалистому побережью Атлантики от залива Мэн до Ньюфаундленда разбросаны островки, когда-то служившие желанным приютом как птицам, так и млекопитающим.

Каждый из них носит название в честь того или другого представителя животных, которое... теперь ничего не говорит нашим современникам.

Как, например, остров Норки.