ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПУТИ-ДОРОГИ

Ожидая в Николаевске-на-Амуре парохода на Сахалин и наблюдая местные дальневосточные нравы и обычаи, Чехов заметил и записал, что, «начиная с балыка из кеты, которым закусывают здесь водку... во всем чувствуется что-то свое собственное, не русское».

Было это в 1890 году, и определение кеты как «не русской» закуски было тогда вполне законно. В те времена Дальний Восток отделяли от срединных российских губерний десять тысяч верст бездорожья. Хлеб и кое-какие товары доставлялись туда с великим трудом речным путем и санными обозами, но дешевую рыбу кету возить в Россию таким же способом не было смысла.

Правда, рыба и рыбопродукты в пищевом рационе русского человека тогда играли весьма важную роль: это был единственный и притом дешевейший вид животной пищи, которую православная церковь разрешала «вкушать» в постные дни. А дней этих в году было около полутора сотен. Вспомним, к примеру, другой чеховский персонаж — дьякона Духова, записавшего в жалобную книгу, что «в рассуждении чего бы покушать» он не мог на станции «найти постной пищи». Ассортимент этой пищи составляли рыбы искони русских рек. Как только вставал санный путь, начинали двигаться к городам обозы с мезенской навагой, северодвинской семгой, азовским судаком и осетрами, севрюгой, белугой с берегов Волги. В навигацию специальными судами — прорезями — доставляли и живую рыбу, но это был продукт дорогой, не массового потребления. Про белугу, довольно редкого гостя на прилавках современных продовольственных магазинов, Чехов заметил, что «в каждом трактире непременно найдешь соленую белугу с хреном. Сколько же в России солится белуги!..».

Но возвратимся к голодному дьякону. Под «постной пищей» он, несомненно, подразумевал блюда из рыбы, но, подчеркивая ее культовую роль, данный священнослужитель явно снизил главное — физиологическое значение мяса рыб. И это не только недомыслие дьякона былых времен: и в наши дни еще живо нелепое предубеждение против рыбы как «легкой пищи», не совсем полноценного заменителя мяса млекопитающих и птиц, способного служить лишь в качестве закуски.

Между тем в нормальном пищевом рационе рыба занимает свое, вполне самостоятельное место. Она содержит белка примерно столько же, сколько говядина или свинина, а также снабжает организм веществами, которых не так-то много в мясных продуктах, например солями фосфора. Исключительно широка и разнообразна гамма вкусовых качеств рыб, и столь же широк ассортимент рыбных продуктов — от всемирно известной икры осетровых до дешевой соленой хамсы. Примечательно также, что закусочные деликатесы, украшающие парадный стол, в большей части бывают представлены рыбой.

Известно, что для развития и восстановления тканей, для нормальной работы желез внутренней секреции, а также для воспроизводства потомства организму человека необходима белковая пища.

Человек, представитель одного из двух тысяч видов класса млекопитающих, относится по диапазону поглощаемых им съедобных веществ к категории всеядных, но его пищеварительные органы требуют, чтобы пища, содержащая белки, хотя бы частично была животного происхождения, и в том числе в виде мяса.

Существуют научно обоснованные нормы потребления рыбных продуктов на человека в год. В зависимости от климата, традиций, привычных видов пищи и прочих условий они различаются, но фактическое потребление во всех случаях от этих норм отстает.

Так, в 1965 году эстонец съел рыбы вместо «положенных» ему 27 килограммов меньше 22, а таджику при норме в 11 килограммов досталось всего лишь 2,2 килограмма. При этом добрую половину указанного количества рыбы у того и другого составляли консервы, селедка и прочие закуски.

Во времена доисторические, на самых ранних ступенях развития, человек добывал животную пищу только охотой. Позлее, но тоже весьма давно он одомашнил тех животных, на которых охотился, и с тех пор и до наших дней для подавляющей части человечества мясо — это продукт животноводства. И только уцелевшие кое-где в тропических лесах племена да малочисленное население арктических поморий продолжают добывать его охотой.

Рыбу процесс одомашнивания обошел стороной, и в балансе питания она как продукт рыбоводства составляет пока что ничтожную часть. Вполне одомашнены только аквариумные виды, выведен и разводится в прудах зеркальный карп, инкубируется на заводах и выращивается в прудах форель, но основной фонд добычи по-прежнему составляет свободная, дикая рыба, и мы добываем ее по способу отдаленнейших предков времен палеолита — охотой. Правда, на смену костяному крючку, остроге, сетям из древесных волокон и долбленому челноку пришли многокилометровые невода, тралы, сейнеры, траулеры, дрифтеры.

Ученые успешно исследуют взаимоотношения рыб с окружающей средой, условия их питания и размножения, в последнее время взялись даже за «психологию» и рыбий язык, но внедрение всех достижений в практику рыбоводства и одомашнивания рыбы делает лишь первые шаги. А пока что цивилизация и сопутствующий ей рост населения, развитие промышленности и сельского хозяйства влияют на судьбы свободного рыбьего мира лишь в сугубо отрицательном смысле. И, ощутив это на собственном желудке, человечество давно уже пытается защитить ихтиофауну от губительного напора цивилизации. Устанавливаются рыбоохранные зоны, лов особо ценных видов ограничивается количественно и по сезонам, а то и вовсе запрещается; ведется борьба с браконьерством, разрешаются одни орудия лова и запрещаются другие; некоторые виды рыб, а также животных и растений, служащих пищей для рыб, акклиматизируют, переселяют. Все это в какой-то мере оказывает свое действие, но, когда гидроузел, возведенный на реке, меняет ее естественный режим на зарегулированный, когда повышается или падает уровень воды в водохранилище, природные условия изменяются, и при этом настолько существенно, что вся сумма рефлексов и инстинктов рыб, управлявшая их поведением и созданная многими тысячелетиями, подчас не может сработать в новых условиях. Подробнее на этом мы еще остановимся, а пока обратимся к кете, с которой начался наш рассказ.

Поведение и образ жизни кеты, одного из представителей рода тихоокеанских лососей, были предметом наблюдений едва ли не всех путешественников, попадавших на Дальний Восток с начала XVII столетия вплоть до наших дней. Прежде всего они отмечали сходство этого рода с хорошо известной им семгой - благородным лососем, промышляемым в европейских водах. Затем они обязательно останавливались на поражавшей их особенности — массовом ходе этих рыб из моря в реки в определенные периоды года и на поголовной их гибели на обратном пути. Так, Владимир Атласов в своей «скаске» о приведении им «под высокую царскую руку землицы Камчатки» писал, что «идет той рыбы из моря по тем рекам гораздо много и назад та рыба в море не возвращается, а помирает в тех реках и заводях» (А. С. Берг. Открытие Камчатки. М.-Л., 1946, стр. 74). Федор Ветошка, «служилый человек» тех же времен, побывав на Анадыре, упоминает в своей челобитной, что «рыба кета внизу Анандыри реки идет добра, а вверх приходит худа, потому что та рыба замирает верху Анандыри, а назад к морю не выплывает». Позже на ту же особенность указывали в печатных трудах академики С. П. Крашенинников, И. И. Лепехин, А. Ф. Миддендорф.

Сама по себе страсть к путешествиям у рыб отнюдь не составляет особенности, свойственной только роду тихоокеанских лососей.

Волжские рыбаки всегда промышляли и сельдь, и воблу в периоды их массового, «рунного» хода. Когда течение Волги еще не преграждали плотины гидростанций, по ней плотными косяками шли вверх, поднимаясь вплоть до Рыбинска, заходя в Каму и Оку, осетр, севрюга, белорыбица и к ходу их опять-таки приурочивался массовый промысел.

Шла вверх по Волге и белуга, крупнейшая рыба наших речных и внутренних морских вод, которая, как мы уже упоминали, составляла главный вид постной закуски в трактирах. Не напоминает ли нам сезонная периодичность этих путешествий чередование роста, цветения и плодоношения растений? Ведь у некоторых рыб различаются яровая и озимая расы, а одна из популяций семги так и называется — «листопадка». В 1864 году в Волге была поймана белуга длиной почти пять метров и весом больше тонны. Вылов экземпляров меньших размеров, но весивших больше полутонны в прежние времена не считался каким-то исключительным случаем.

Выгрузка белуги весом 635 килограммов

Какие же силы гонят таких гигантов с привольных морских пастбищ на тысячи километров вверх по рекам до мелких перекатов? Почему кета в нижнем течении рек идет «добра», а в верхнем поголовно гибнет, тогда как осетр, севрюга да и европейский родственник кеты семга переживают свои путешествия с менее трагическим исходом? Ученые XVIII века ограничивались лишь констатацией этого явления, но наука наших времен объяснила его причины, обогатила многими важными деталями, а нам, чтобы понять его общий смысл и ход, придется начать с самых простых истин.

Любой организм растет и живет за счет поглощения и переработки других организмов и различных веществ, органических и неорганических. Животным в отличие от растений свойственно превращение усвоенной пищи в энергию и потребление этой энергии на жизненные физиологические процессы, на передвижение и прочую мускульную работу. Животное движется, чтобы отыскать и добыть пищу, уйти от опасности, найти и привлечь особь другого пола. Жизнь насыщена движением, без него даже самое спокойное существование невозможно.

Причиной, побуждающей животное к движению, всегда будет какое-либо раздражение, идущее или из окружающей среды, или из собственного организма. Вид и запах пищи, существа противоположного пола, врага, хозяина — это раздражения извне; голод, жажда, боль, гормональная деятельность некоторых желез — раздражения внутренние.

Те или иные раздражения, воздействуя в определенные сезоны, дни, часы или же в периоды каких-то физиологических состояний, приучили тот или иной вид животных реагировать не на сам раздражающий фактор, а на первичную его причину, предсказывать, что ли, его действие. Так, исчезновение насекомых с наступлением осенних холодов побуждало насекомоядных птиц северного полушария перемещаться вслед за уходящим теплом, то есть на юг, где всякие мошки еще толклись в воздухе. Мало-помалу такие кочевки превратились в ежегодный перелет, то есть в направленное движение к определенным, иногда весьма далеким местам — движение, протекающее с особенностями, свойственными данному виду, и составляющее его отличительное свойство. Такие передвижения получили название миграций. Еще по вечерам в лучах заходящего солнца столбами толкутся толкуны, в болотах полным-полно всякой ползающей и прыгающей живности, еще не желтел лист, но утки, гуси, ласточки уже сбиваются в стаи, журавли совершают с молодежью учебные полеты, и не далек день, когда все они, одни густыми стаями, другие четкими клиньями, отправятся в свой трансконтинентальный путь, кто в Южную Африку, кто в Египет, а кто, долетев всего только до берегов Каспия, осядет зимовать на обильных кормом мелководьях Кызыл-Агачского или Гасан-Кулийского заповедников.

Проходные рыбы: 1 - шемая; 2 - рыбец; 3 - минога; 4 - лосось-5 - кета; 6 - осетр; 7 - угорь

Но «охота к перемене мест» свойственна не только птицам: те путешествия кеты, которые удивляли первых исследователей Дальнего Востока, тоже миграция и составляют обязательную часть жизненного цикла многих семейств и видов класса рыб. Весьма ярко и полно это свойство выражено, например, у семейства лососевых, к которому принадлежит кета. По признаку миграций, их характеру и некоторым другим особенностям рыб можно разделить на три группы — проходных, полупроходных и оседлых (их называют также жилыми или туводными). «Можно»,— говорим мы, потому что такое распределение слишком схематично и ученых не удовлетворяет: они различают рыб не только по признаку миграций, но и по образу жизни, месту обитания, стайности. Классификация, составленная на основе этих и некоторых других свойств, делит рыбье население пресных и соленых водоемов на 19 групп, но для нас такая степень подробности не обязательна. Сразу оговоримся, что реальная, живая жизнь со всеми ее противоречиями, с непрерывностью процессов естественного отбора и борьбы за существование не очень-то считается с границами, установленными учеными: какую бы исчерпывающую классификацию они ни разработали, ее всегда будут нарушать промежуточные виды, которые лишь условно могут быть отнесены к той или иной группе.

К проходным относятся рыбы, меняющие в течение своей жизни один или несколько раз соленоводную среду обитания на пресноводную, проходящие из морей в реки и обратно, совершая при этом относительно длительные путешествия. Проходных рыб не так много: из 25 тысяч видов во всем мире, учтенных на сегодняшний день, к проходным относится сотня с небольшим.

Все они принадлежат к семи семействам, обитающим главным образом в северных и средних широтах северного полушария. Это лососевые, осетровые, сельдевые, корюшковые, карповые. Особое место (мы расскажем о них дальше) занимают угри. Седьмое семейство — миноги, на рыб очень похожи, но принадлежат к классу круглоротых. Все семь семейств могут похвастаться двумя замечательными особенностями. Первая — это древность родословной. Так, например, ископаемых предков лосося находят в нижних слоях третичного периода, возраст которых определяется примерно в 70 миллионов лет. Еще более древен род семейства осетровых: оно происходит от лучеперых рыб среднего девона и сохранило черты предков, живших 300 миллионов лет назад.

Эта подробность биографии, совершенно не модная ныне у людей, имеет важное значение для науки, так как помогает установить исторические причины миграций, расселения и других особенностей жизни.

Многие виды проходных рыб отличаются высокой гастрономической ценностью. Это вторая их особенность. Лосось, осетр, севрюга, сиги, корюшка в свежем, копченом, соленом, консервированном виде, не говоря уже об икре осетровых, исстари считались украшением стола. На внутреннем рынке они ценились значительно дороже «белой» рыбы — леща, щуки, а во внешней торговле фигурировали как важный экспортный товар.

В семействе сельдевых славится знаменитый залом, он же черноспинка. Накопивши жир на морских кормах, эта рыба попадала в сети в былые годы не только на астраханских промыслах, но и под Ярославлем, а случалось, и у Калуги.

У различных видов проходных рыб миграция протекает по-разному, но наиболее характерную, показательную, что ли, форму ее можно наблюдать у тихоокеанских лососей.

Поздней осенью перед ледоставом на мелких перекатах, сложенных гравием, где-нибудь в верховьях наших дальневосточных рек или рек Аляски и Калифорнии можно наблюдать скопления бугорков характерной овальной формы длиной полтора-два метра. Бугорки эти соорудили рыбы, прикрыв песком и гравием выметанную икру. Развитие икры идет медленно, всю осень и зиму, и, если ранней весной раскопать бугорок, мы найдем в нем гнезда с крошечными мальками кеты. У многих из них большую часть брюшка занимает довольно большой по сравнению с тельцем мешочек — запас питания в виде желтка, полученный при рождении. Ледоход и половодье, разрушая гнезда, выпускают пленников в самостоятельную жизнь. Прикончив к этому времени свои продовольственные запасы, они собираются в стаи и, питаясь всякой живой мелочью, поедая и своих более слабых собратьев, сплывают вниз по реке, несомые полой водой. Многие из них не выдержат трудностей пути, мно-станут добычей хищников, но часть уцелеет и, мужая в борьбе за существование, превратится в бойких рыбок длиной половину человечьего пальца, но похожих окраской и строе-ем на взрослую кету. К середине лета эта мелкота выйдет аконец в предустьевые морские пространства. Здесь закончится ее беспокойное детство и начнется следующая стадия жизненного цикла — период нагула и откорма. Чтобы вырасти во взрослую особь, горбуше достаточно всего лишь два года. Кета достигает половой зрелости на третий — пятый год жизни в море, а нерка (она же красная) растет медленнее всех. В поисках наиболее кормных мест, а может быть, и по другим причинам кета и другие виды тихоокеанского лосося перемежают пастьбу путешествиями, иногда довольно далекими, но всегда только морскими.

В узаконенный природой срок наступает зрелость, молодежь становится крупными рыбами с совершенными, обтекаемыми формами и красивой окраской и начинает собираться в лиманах тех рек, откуда их в детстве вынесло течением в море. Пройдет еще немного времени, и они стая за стаей устремятся вверх по течению рек.

Войдя в пресную воду, рыба начнет менять внешность: ее чешуя утратит блеск, потемнеет, потом тело расцветится поперечными полосами, как у окуня, кожа покроется черной рябью, рот почернеет, челюсти, искривившись, примут устрашающую форму клюва, вырастут и обнажатся зубы... Этот весьма непривлекательный вид биологи зовут брачным нарядом, а путешествие — брачной, нерестовой миграцией, потому что конечным его результатом будет икрометание.

«...А вверх приходит худа...» — писал Федор Ветошка. Именно «худа» в старинном смысле этого слова, то есть плоха, худого качества, а не только «тоща»: ведь с момента входа в пресно-водье рыбу ведет основной и единственный стимул — инстинкт продолжения рода. Она уже не чувствует ни страха, ни голода, ни боли, «валит валом» вверх, проходя до полусотни километров в сутки против быстрого течения. Питаться она перестает и начисто растрачивает запасы жира, ее хрящи окостеневают, мускульные ткани изнашиваются — рыба становится похожей на мешок, заполненный гроздьями красной, крупной, крупнее, чем у других родов, икры. Именно поэтому промысловики сооружают рыболовные устройства в низовьях рек, в начале путей нерестовой миграции, где рыба не потеряла еще товарных качеств, а в последние годы стали промышлять ее способами активного лова в морских предустьевых пространствах.

Но какие же именно внутренние и внешние раздражители гонят в определенные сезоны рыбу из моря в реку, чтобы отложить икру, причем не в какую-нибудь реку, а именно в ту и тот приток, а иногда и на тот самый перекат, где она появилась на белый свет? Ссылка на инстинкт продолжения рода в этом случае будет явно обща и недостаточна: этот инстинкт — непременная принадлежность всего живого и несомненно, что в миграциях проходных рыб помимо его не меньшую роль играют и какие-то другие факторы.

Ответа на заданный вопрос наука ищет уже не первое столетие. Ученые многих специальностей, работая над его разрешением, называли и называют многие причины: и стремление оградить потомство от внешних опасностей, которыми пресные воды менее чреваты, чем морские с их многочисленным и разнообразным населением, и обилие кислорода в холодной проточной воде, благоприятствующее развитию половых продуктов, и ход температур, и невероятную тонкость обоняния, которым лосось находит в море струю «своей» реки, и, наконец, исторические причины вплоть до разъединения материков. Многие из этих предположений подкреплены сложными экспериментами. Все, вообще говоря, согласны, что миграция — это конечный результат всех взятых вместе реакций на действие многих и многих внутренних и внешних раздражителей, закрепленный наследственно, но до определения роли, свойств и степени важности отдельных слагаемых наука еще не дошла.

Двадцать с лишним лет назад П. Ю. Шмидт, автор труда «Миграции рыб», пересмотрев свои прежние работы и пополнив их новыми данными, пришел к заключению, что «мы находимся сейчас лишь в самом начале изучения миграций рыб». С тех времен и до наших дней проведено много исследований, накапливаются материалы экспериментов и наблюдений, но многое все еще остается неясным.

В былые годы нерестовый ход кеты, горбуши, чавычи представлял весьма впечатляющее зрелище. Рыба шла густыми стаями, вспенивая воду, скапливаясь у препятствий, перепрыгивая заколы и перепады. Понятия ловли, улова в этой обстановке теряли свой традиционный, охотничий смысл, рыболовы становились рыбопромышленниками, а их занятие можно было назвать сбором урожая. Поставив закол, заездок по-здешнему, они перегоняли добычу в специальные загоны (способы) и здесь вычерпывали ее, а особо крупные экземпляры поддевали крючьями. Ныне эта операция выглядит иначе — товарную рыбу добывают средствами активного лова на взморье, пропуская известную часть вверх на нерестилища.

Длинный многодневный путь, рост и созревание икры и молок требуют затраты энергии до 30 килокалорий на килограмм живого веса в сутки. Но рыба перестала питаться, как только вошла в пресную воду, и, чтобы добыть эти калории, она «сжигает» себя. Остаток жизненного ресурса идет на то, чтобы расчистить на нерестилище площадку, ударами собственного тела вырыть в жестком галечном грунте яму, отложить два-три гнезда икры и навалить сверху бугор. Все это делает самка (у нерки и самец, и самка), самцы в это время дерутся за право оплодотворения, которое завоевывает сильнейший. А когда икра отложена, оплодотворена и укрыта, самка встает у сооруженного ею убежища на страже. Подходят новые самки, они тоже пытаются копать ямы, но, избитая, с полуоторванным хвостом, с обрывками плавников, с обнаженными кое-где ребрами, мать яростно отгоняет их и будет охранять свое сооружение еще неделю-полторы, пока не иссякнет последний остаток сил и ее труп, прибитый к берегу течением, не достанется в пищу медведям и птицам.

Физиологически такой конец вполне закономерен. Когда мы потрошим к столу любую икряную рыбу, мы видим, что большую часть брюшной полости занимают два ястыка с икрой, а пищеварительные органы как-то оттеснены и находятся в явно угнетенном состоянии. У кеты после икрометания мы обнаружим лишь слипшиеся пленки, всем своим видом говорящие, что их ткань мертва так же, как ткань однолетнего растения, плодоносящего один раз в жизни и засыхающего после того, как оно выронило спелые семена.

Однако не у всех проходных рыб за брачным путешествием обязательно следует похоронная процессия. Такой конец не обязателен даже для ближайшего родственника тихоокеанских лососей — лосося благородного во всех его видах.

От Бискайского залива до Печоры в двух океанах и пяти морях, омывающих берега Европы, в бесчисленном количестве рек, речек, ручьев и озер армия рыболовов-любителей и промышленников, принадлежащих к полутора десяткам наций, добывает эту ценнейшую рыбу.

Со своими тихоокеанскими родичами атлантический лосось имеет много общих черт. Он также стремится на нерест из моря в верховья рек, также прекращает питание при переходе из соленой воды в пресную, еще упорнее и напористее преодолевает препятствия, также копает ямки для икры, сооружает гнезда для охраны потомства и стережет их. В нашей стране рыбы рода благородных лососей представлены двумя видами — семгой и кумжей. Из первого вида наибольшее промысловое значение имеет житель Северного Ледовитого океана семга, из второго — каспийский лосось. Обе рыбы, засоленные специальным семужным посолом, дают великолепные рыбные продукты высокой гастрономической ценности. Промысел семги был самым доходным с давних времен. Еще в XVI столетии на северной окраине Московского государства семужьи ловы по Варзуге, Поною, Золотице, Умбе и другим рекам поморья состояли на особом учете и за доходами от их аренды следили специальные пристава.

Характерно, что, чем больше и полноводнее река, тем крупнее и мощнее лососи мигрирующего в ней стада. Печорская семга, например, может весить до 20 килограммов (См. П. Ю. Шмидт. Миграции рыб. М,-Л., 1947, стр. 257). Не последнюю роль в развитии играет и сложность пути. Лосось, нерестующий в реке Кодере, впадающей в Черное море, поднимаясь против течения, доходит до высоты тысячи метров над уровнем моря. Последнюю часть своего пути он прокладывает в бурном потоке, прыгая из одного водослива в другой. Вес его доходит до 24 килограммов, а его собрат из небольшой и довольно спокойной речки Черной того же побережья тянет не больше 5 — 7 килограммов.

Подобные соотношения наблюдаются и в бассейне Каспия. Экземпляры рыб из реки Куры весят до 30 — 35 килограммов, а нерестующие в небольшой речке Яломе редко бывают тяжелее четырех-пяти килограммов.

Когда смотришь на бешеный, рвущийся между громадными валунами поток, невольно думаешь: да есть ли тут место рыбе? Но, пройдя по берегу несколько километров, видишь, что режим потока не везде одинаков: наряду с быстринами и водопадами попадаются довольно спокойные плесы, в которых можно поймать форель, усача и набрать сачком кое-какой беспозвоночной мелочи. Горная река вполне проходима для лосося, если ее перепады не превышают метра. Отстоявшись и отдохнув под перепадом, лосось разгоняется и, изогнувшись крутой пружиной, выпрыгивает, атакуя препятствие. Рыба мобилизует все мускулы, чтобы прыжок был возможно выше и траектория ее прыжка круче, как полет ядра старинной мортиры.

Не допрыгнув, скатившись по струе вниз, она будет повторять свои попытки и в конце концов переберется в верхний бьеф водопада и с той же настойчивостью пойдет на штурм следующей ступени. Эта способность известна рыбакам издавна. В Карелии и на Кольском полуострове в былые времена над водопадами вешали частые сетки или просто рогожки, и, если такая ловушка висела близко к воде, рыба падала прямо в нее.

Выметав, оплодотворив и упрятав икру, атлантический лосось, истощенный и истрепанный не менее своего тихоокеанского собрата, сохраняет, однако, в запасе какую-то частичку жизненной силы. Эта частичка очень мала, но значение ее огромно. Благодаря ей у рыбы вновь активизируется замерший в начале брачного пути охотничий инстинкт; несомая течением, она не совсем безвольна и сможет при случае ухватить кусок живой пиши — зазевавшегося малька или личинку насекомого. Ее пищеварительные органы примут эту пищу и, переварив, пошлют в мышцы первую порцию топлива и строительного материала.

Каждый ли год нерестится лосось и каждому ли лососю удается замкнуть биологический цикл возвращением на морские пастбища? Ответ на этот вопрос дает чешуя рыбы. Она растет и развивается, наращивая год за годом слои, примерно так же, как дерево годовые кольца. И так же, как у дерева, по этим слоям можно прочесть историю жизни рыбы.

В результате прекращения питания в год нереста на чешуе появляется характерный рубец — нерестовая марка. Далеко не всем лососям удается хотя бы только дважды произвести потомство — число нерестовых марок свидетельствует, что, чем интенсивнее в той или иной реке ведется промысел, тем меньшее количество рыб приходит в нее вторично.

Лет двадцать назад в английские реки из каждой сотни на вторичный нерест входило не более пяти лососей, в норвежские — с десяток, а в наш Поной с редким населением по берегам — штук двадцать пять. На весь мир прославилась лососиха, попавшая в сети шотландских рыбаков в озере Лох-Мэри: на тринадцатом году жизни ей удалось выметать икру в пятый раз. Чтобы восстановить производительную способность и накопить силы для нового путешествия, эта рыба отдыхала после каждого нереста год, а иногда и два.

Шотландскую рекордсменку можно считать очень редкой счастливицей. Цифры убедительно свидетельствуют, что «цивилизация» сказывается на водной фауне не менее губительно, чем на наземной, и, следовательно, в те времена, когда человеческое вмешательство в дела природы не носило такого пагубного характера, как в нашу эпоху, многократность нерестовых миграций атлантического лосося была нормой, а не исключением.

Гидрологические, климатические, естественноисторические, гидрохимические и всякие иные особенности различных речных бассейнов обусловливают преобладающее развитие в принадлежащих к ним водотоках тех или иных отрядов и семейств ихтиофауны. Потребитель, любящий рыбу, отличает навагу-мезень от наваги дальневосточной, куринского лосося от семги, горбушу от чавычи, а за границей икра осетровых рыб — по-нашему просто черная — слывет как русская.

Есть свои национальные виды рыб и у советских прибалтийцев. Они ловят и обрабатывают шпрота, кильку, салаку и еще одну рыбу совсем не рыбьей, а, скорее, змеиной внешности, но отменного вкуса и такой жирности, что в старину ее жгли в сушеном виде в хижинах эстонских и латышских рыбаков вместо свечей. Речь идет, как, вероятно, догадался читатель, о речном угре, длинном существе, настолько змеевидном, что и плавает оно, извиваясь по-змеиному, да и не только плавает, но и переползает за километр-два по влажной траве из одного водоема в другой.

В любом двухсантиметровом мальке рыбак легко распознает, в какую именно взрослую рыбу он превратится. С угрем это не удается просто потому, что среди всякой рыбьей мелочи, толкущейся у мест купания, угревого малька такой величины видеть никому не приходилось и не придется: в устьях рек угорь появляется как-то внезапно в виде вполне сформировавшейся особи, правда прозрачной, но длиною с окунька двухлетнего возраста.

Обстоятельство это давало повод к самым невероятным предположениям. Одни натурфилософы полагали, что угри рождаются из «кишок земли», другие склонялись к возможности живорождения. Голландский естествоиспытатель XV столетия Ван-Гельмонт разработал довольно стройную, но всецело умозрительную теорию о рождении угрей из двух кусков дерна, вырезанных росистым майским утром, сложенных мокрой травой внутрь и оставленных на припеке.

Для выяснения тайны зачатия и рождения угря ученым понадобилось почти полторы сотни лет: от второй половины XVIII века, когда впервые удалось определить, чем отличается угриха от угря, и до тридцатых годов текущего века, когда наконец были окончательно оконтурены пути нерестовой миграции и ареал нереста.

Итак, нам пока известно, что в тех водах, где промышляют угря, он появляется впервые в виде густой стаи прозрачных рыбок.

Дальнейшая их пресноводная жизнь проходит в пределах, доступных наблюдению. Известно, что взрослую окраску молодь приобретает в течение второго или третьего года жизни в пресной воде, известно также, что в реке угорь проводит до пятнадцати, но не менее пяти лет, жирея и нагуливая вес, что самцы гораздо меньше самок, что и те, и другие любят менять места обитания, кочуя из рек в реки и озера, что на зиму они зарываются в ил, что ассортимент их пищи весьма разнообразен и что в одну прекрасную ночь, предпочтительно безлунную, хмурую, с дождем и ветром, они массами сплывают к морю, штурмом берут шлюзы каналов и водяные мельницы и исчезают так же внезапно и таинственно, как и пришли.

Уход их иногда можно предугадать по изменению внешности, свойственному большинству проходных рыб в период, непосредственно предшествующий старту брачного путешествия. Угорь наших вод, покинув родную Даугаву или Гаую, уверенно берет курс на северо-запад. Выйдя из Рижского залива через Ирбенский пролив на просторы Балтики, он сразу же поворачивает на 90° влево; дойдя до острова Зеландии, он огибает его, устремляясь на север, потом на запад, выходит в Северное море, и здесь, оказавшись вне непосредственного наблюдения, его след исчезает. И лишь после того, как совсем в другом углу планеты, за пять с лишним тысяч километров от берегов Европы, где-то между Бермудскими и Багамскими островами был выловлен один-единственный экземпляр крохотного прозрачного существа в сантиметр длиною и ученые признали в нем личинку речного угря, был получен тот ориентир, по которому пошли дальнейшие исследования. Ими постепенно была оконтурена небольшая сравнительно площадь, где попадались личинки наименьших размеров. Вывод мог быть только один: именно сюда, к тропику Рака, к пятикилометровым глубинам Северо-Амери-канской впадины, в синие глубины Саргассова моря, стремился речной угорь, чтобы произвести потомство и здесь же кончить жизнь: ведь еще никто не видел взрослого угря на пути из океана в реку и ни одна меченая особь не появлялась в пресных водах вторично.

А личинку подхватывает Гольфстрим, и теплые волны три года несут ее к европейским окраинным морям. Три года — срок немалый, за это время крохотный, прозрачный живой лепесток превращается в бойкую рыбку и молодой угорь, выбравшись из изрядно охолодевшей к тому времени колыбели, выходит в самостоятельное плавание. Тончайшая наследственная способность различения температуры, солености, химизма, как совершеннейший из компасов, ведет его через проливы Северного моря и Балтику в реки Неман, Даугаву, Нарву, Гаую, откуда, быть может, вышли его родители. Плотной массой идет эта молодежь навстречу пресной воде, идет упрямо — бывает, что угри забивают отверстия водозаборов и обрекают на бездействие шлюзовые системы старинных каналов. Здесь кончается первая миграция речного угря и начинается его следующая, пресноводная стадия жизни.

Ответив на вопрос, где размножаются угри, наука до сих пор предоставляет ихтиологам широчайшее поле для построения гипотез на тему, зачем же европейскому угрю понадобилось идти для икрометания в другое полушарие и как все-таки устроен биокомпас, ведущий его по сложному со многими поворотами пути через всю Атлантику.

В нашем рассказе о рыбьих путях-дорогах мы говорили лишь о двух, наиболее характерных разновидностях проходных рыб — о лососях, которые кормятся и растут в море, а для размножения уходят в реки, и угрях с противоположным направлением жизненного цикла. Думается, попадись угорь в лапы теоретику-физику, и он неминуемо классифицирует его как антилосося.

Нерестовые миграции всех других проходных рыб похожи на путешествия лососей, но так же, как и у лососей, у них существуют промежуточные формы с менее отчетливыми и далее совсем утраченными миграционными инстинктами. Кумжа из рода благородных лососей, поднимаясь по реке, не перестает принимать пищу. Она же образовала две разновидности — озерную форель, которая живет в больших пресноводных водоемах, а на нерест выходит в их притоки, и совсем оседлую группу ручьевых форелей. Мало того, на многих примерах наблюдались переходы из одной формы в другую.

Англичане, поселившись в Новой Зеландии, привезли с собой и выпустили в горные ручьи несколько экземпляров излюбленного объекта любительского лова — американской ручьевой рорели. В обычные сроки она отнерестилась, но потомству, сброшенному течением в море, видимо, пришлись по вкусу морские корма, и оно перешло на классическую для лосося схему жизни река — море — река.

У нас в бассейне Невы обитает несколько разновидностей рода лососей, которые, несмотря на одинаковые экологические условия, ведут себя во время нереста различно. Так, невский лосось сохранил все качества проходной рыбы. Он поднимается на нерест вверх по Неве до ее порожистого истока из Ладожского озера и там мечет икру. Другой представитель этого же рода, которому к родовому названию добавлен видовой эпитет «реликтус» — реликтовый, то есть сохранившийся с древних эпох, в море не спускается, живет в Ладожском и Онежском озерах, а на икрометание ходит во впадающие в них реки. Ходил он и в реку Свирь, но построенные там гидроэлектростанции преградили ему проход к верховьям; от этого численность рыбы сократилась.

В этом же бассейне можно наблюдать еще большее разнообразие поведения у представителей другого рода семейства лососевых — сиговых.

Здесь мы встречаем морского проходного сига, жилых озерных сигов лудогу, валаамку, рипуса, озерно-проходных и озерно-речных. «Близость всех этих форм между собою, их сильное варьирование, постепенность перехода признаков и трудность их уловления свидетельствуют о том, что произошли эти формы недавно и даже сейчас еще находятся в стадии образования» (П. Ю. Шмидт. Миграции рыб, стр. 207). Эта биологическая пластичность, свойственная, кстати сказать, не только семейству лососевых, позволяет надеяться, что и в условиях зарегулированного стока проходные рыбы смогут избежать вымирания и в некоторых случаях обеспечат продолжение рода, мало-помалу перейдя на положение жилых форм. Немаловажную роль в этом процессе должно сыграть вмешательство человека.

На мелких монетах, извлекаемых археологами из курганов Северного Причерноморья, случается видеть наряду с гордыми профилями римских императоров и скифских царей изображение самой обыкновенной осетровой головы. Было бы ошибкой думать, что осетр подобно дельфину занимал какое-то место в античной мифологии; почет ему воздавался, как наиболее ценному объекту добычи рыбаков, населявших берега Меотиды, — так звалось тогда Азовское море — и весьма выгодной статье экспорта.

Виды осетровых рыб: 1 - осетр; 2 - белуга; 3 - севрюга; 4 - стерлядь; 5 - лжелопатонос

В развалинах Херсонеса, Ольвии, Фанагории сохранились до наших дней остатки рыбозасолочных предприятий в виде объемистых каменных ванн. Некоторые сорта изготовлявшихся здесь рыбных продуктов вывозились в города Средиземноморья и, достигнув берегов Тибра, занимали почетное место на пиршественных столах римских богачей. Ценились они весьма высоко, что служило поводом для занесения их в списки предметов роскоши, запрещенных законом.

Столь устойчивой гастрономической репутации осетрины от Рима и до наших дней вполне соответствует древность родословной этой рыбы. Семейство осетровых, как уже говорилось, принадлежит к подклассу лучеперых рыб, представленных различными формами еще в палеозое. Прямые предки осетра — палеониски вымерли к началу мезозоя, передав потомкам многие характерные черты. Осетровые полностью лишены костного скелета, ребер у них нет, спинной хребет не имеет характерного деления на позвонки и представлен сплошным хрящевым «футляром», черепная коробка как бы отлита из хрящевой ткани. Гладкая, толстая кожа осетра чешуи не несет, но защищена несколькими рядами костистых, острых щитков (жучек), как у сказочного дракона, а передний луч грудного плавника сформирован в виде массивного, прочного щита. В семейство осетровых входят проходные осетр, шип, севрюга, белуга и жилые — туводные амурский осетр и стерлядь — все, как видим, рыбы исключительной пищевой ценности. В Амуре же водится калуга — такая же крупная рыба, как белуга, но образующая и полупроходные, и речные формы.

Все они — производители черной икры. Исключительно плодовита белуга — вес зрелой икры составляет у нее до трети общего веса. Мясо осетровых, более плотное у белуги, нежное у осетра и севрюги, потребляется в свежем, соленом, копченом и вяленом видах. В дело идут и головные хрящи, и спинная струна, поступающая в продажу под названием вязиги. Плавательные пузыри, будучи высушены, расслоены и спрессованы, используются для приготовления рыбьего клея.

Осетровые рыбы водятся во многих бассейнах — есть осетр балтийский, байкальский, сибирский, черноморский, сахалинский, амурский, но основные запасы этой рыбы сосредоточены в бассейне Каспия.

Сейнеры выходят на промысел в Каспийское море

Первые годы жизни, лет до 10 — 13, осетр растет, нагуливается в море, совершая в поисках мест, обильных кормом, довольно далекие путешествия. С наступлением зрелости осетры группами и поодиночке устремляются к устьям рек и дальше вверх по течению к нерестилищам. Стремление произвести потомство носит отчетливо выраженный сезонный характер. Нерестилища, где сама рыба когда-то вышла из икринки и где ей самой предстоит продолжить свой род, расположены от устья на самых различных расстояниях, от немногих сотен до тысяч километров.

Так, например, в конце XVII столетия царские осетровые ловы находились в районе теперешнего Рыбинска, то есть за 2800 километров от устья. Вступив в речные воды, осетр перестает принимать пищу и существует исключительно за счет накопленных в море запасов, проходя в сутки 25 — 35 километров и изредка отдыхая в тиховодах. За время миграции у самки созревает икра, у самца молоки. Мечут икру осетры на глубоких местах с сильным течением и твердым, но большей частью галечным дном. Выметанная и оплодотворенная, икра, затонув, прочно прилипает к гальке и крупным песчинкам. Зародыш развивается быстро, личинка выходит на свет через 3 — 5 дней и подобно лососевой получает при рождении желточный мешочек — паек, которым и питается до превращения в малька. Охотясь за всякой мелкой живностью, малек постепенно скатывается в море и здесь, кормясь ракообразными и моллюсками, превращается во взрослую особь.

Кроме яровой расы осетров, входящих в реки ранней весной, существует и озимая. Ее косяки входят в реку осенью и здесь, невдалеке от низовых нерестилищ, залегают на зимнюю спячку в ямах — ятовях, набиваясь в них в несколько слоев и окутываясь слизистой шубой, или сленом. Нерестуют они весной.

У осетровых после нереста сохраняется достаточно жизненной силы и возобновляется деятельность пищеварительных органов. Это позволяет им добраться до моря, чтобы в течение нескольких лет откормиться для следующего брачного путешествия.

Сезонность нерестовых миграций как бы дирижирует рыбо-промыслами, распределяя сроки и характер рыболовных операций. Яснее всего это можно проследить на истории и судьбах осетровых ЛОБОВ на соседней с Волгой реке Урал.

К началу второй половины XVIII столетия всем северо-восточным побережьем Каспия и берегами реки Урал владело Уральское казачье войско и им же было фактически монополизировано право лова в этих водах. По традиции в году проводилось семь организованных путин. На первой из них — весеннем морском курхае — с конца марта до 20 мая ловили в море ставными сетями. Участвовать в этом лове имели право все казаки мужского пола с 15-летнего возраста. Количество сетей определялось чином владельца — от шести для малолетков и стариков и до 80 для высшего начальства. Участники лова обычно соединялись в артели, а участки распределялись жеребьевкой. «Сливки» лова в виде самых крупных экземпляров и икры посылались по последнему зимнему пути в Петербург царю и многочисленным влиятельным лицам. Несколько позже вскрытия реки начиналась и продолжалась до половины июня ловля севрюги плавными сетями с лодок. В этой путине все «рыбо-ловствующее войско» постепенно сплывало вниз и последние 10 дней брало добычу на заповедных приустьевых участках.

Затем следовал летний перерыв до успеньева дня (15 августа), а за ним шли чередой осенний морской курхай, осенняя севрюжья плавня, осенний же неводной лов «черной» рыбы (частика) частоячейными неводами. И наконец, после ледостава наступала очередь самых прибыльных ловов — багрения на ятовях, когда из одной проруби ловец вытаскивал, орудуя багром, до полусотни вялых ото сна рыб, и зимнего подледного лова в открытом море так называемыми аханными сетями. На глуби аханами больше всего ловилась белуга, много осетра и севрюги, а ближе к берегу — белорыбица. Весь этот традиционный и на первый взгляд стройный порядок на деле оказывался типично хищническим. Он нимало не считался ни с биологией, ни с необходимостью воспроизводства и преследовал лишь одну ель вычерпать из реки всю рыбу в низовьях, не давая попользоваться хотя бы малой долей неказачьему населению и уповая, что рыба дар божий и на наш век-де ее хватит.

И не удивительно, что жалобы на количественное и качественное оскудение «дара», столь явственное в наши дни, фигурирует еще в трудах Бэра, Данилевского, Карелина и других исследователей Каспия сороковых годов прошлого столетия.

В обширнейшем семействе сельдевых, морские виды которого с самых давних времен составляли дешевейший и традиционный вид пищи жителей побережий Северной Атлантики и доходный экспортный товар шотландской, норвежской, датской торговли, весьма интересна судьба двух проходных видов Каспийского бассейна — волжской сельди и черноспинки-залома. Нерестовая миграция их отличалась исключительной массовостью и плотностью хода. Рыбий косяк от берега до берега сплошной коркой перекрывал поверхность реки, подпруживая ее. Рыбы выпрыгивали, бились на отмелях, а отнерестившиеся, несомые течением, всплывали и, кружась, издыхали. Считалось, что сельдью овладело бешенство, и по этой причине за обоими видами укрепилось общее название бешенки. Бешенка считалась поганой, непригодной в пищу, но ее промышляли в больших количествах для вытопки жира. В пятидесятых годах прошлого столетия на астраханских жиротопнях побывал академик К. М. Бэр. Промысел, с ничтожной пользой для промышленников уничтожавший громадные количества рыбы, он назвал «безумным уничтожением даров природы» и после долгих уговоров убедил владельцев жиротопен засолить партию бешенки голландским способом. Опыт оказался удачным, техника засола была освоена, и новый продукт под названием астраханской сельди получил признание на рынке. В наши дни каспийская проходная сельдь уступила место морской тихоокеанской и атлантической, но пару-другую штук крупнейшего и жирнейшего ее вида — черноспинки-залома привозят домой как редкий деликатес экстра-класса пассажиры туристского рейса Москва — Астрахань — Москва.

Отличительная черта среднерусских рек — половодье — весенний праздник природы, пробудившейся от зимнего сна. Если весна дружная, снеговой покров тает быстро. Тогда на реке, где господствует естественный, незарегулированный режим стока, русло не успевает пропустить массы талой воды, и она разливается по прилегающим низменным местам. Размывая грунт берегов в верховьях и откладывая его в низовьях, половодья играют важную роль в формировании пойм и той системы протоков в устье, которая носит название дельты. В причудливом, ветвистом ее плетении легко различить основные артерии — рукава. По ним проходит большая часть воды, у крупных рек они судоходны, берега плотно задернованы, поросли древесной растительностью и выдерживают напор даже бурного весеннего потока, но топография остальных частей дельты менее постоянна и может меняться после каждого половодья. Особенно показательной была в этом отношении дельта Волги до того, как плотины гидроэлектростанций превратили крупнейшую в Европе реку в каскад водохранилищ.

Могучее волжское половодье, размывая верховья, несло миллионы тонн наносов, несет и сейчас, но значительно меньше, так как порядочная их часть остается в водохранилищах. Раньше же большая часть твердой составляющей речного стока, оседая в поймах, обогащала почву поемных лугов, но меньшая и теперь докатывается до дельты. Заиленные ею мелкие протоки, сужаясь и мельчая, превращаются в ерики — мелкие каналы, проточные только при высокой воде. Ближе к морю, там, где волна доплескивает до ерика, она размывает его низкие, неустойчивые берега и ерик превращается в култук — мелкий, быстро зарастающий залив.

Кончается половодье, река входит в летние меженные берега, намытая гряда наносов из подводной становится надводной и отделяет, «отшнуровывает» култук от свободной воды, превращая его в ильмень — иногда пресное, иногда солоноватое озерцо. А если, проплутав на лодке среди всей этой путаницы, попадешь в действующую протоку, в прогале между двумя зелеными стенами вейника и камыша откроется вид на авандельту — обширное морское мелководье с песчаными мелями и низкими островами.

В авандельте, а в особенности в култуках и ильменях развита пышная и разнообразная водная растительность. Здесь кроме знакомых жителям средней полосы осоки, рдестов, водяной чумы — элодеи нашли приют южане и остатки третичной флоры валлиснерия, лотос, громадная кувшинка эвриала, выминающий чилим — рогатый с виду и вполне съедобный, жирный водяной орех, по вкусу не уступающий грецкому и кедровому. Идет в пищу и лотос, поэтичный цветок забвения, из его плодоножек астраханцы варят варенье. В густых подводных зарослях изобилуют различные рачки, мелкие моллюски, личинки насекомых и прочая беспозвоночная живность — животный планктон и бентос. Они составляют главную пищу нехищных, мирных рыб и мальков, но ей же в средней и южной полосе кормятся также табуны озерных лягушек (См. В. И. Жадин, С. В. Герд. Реки, озера и водохранилища СССР. М., 1961, стр. 110).

Водная растительность не только кормит, но и укрывает. Под ее плотным покровом, «как в воспитательном доме» (выражение К. М. Бэра), проводит лето и осень молодь. В мелких ильменях вода охлаждается быстрее, чем в реке. Вдогонку за уходящим теплом подросшие рыбки выходят на речной простор.

Ихтиофауну дельты, весьма изобильную и разнообразную, можно разделить на жильцов постоянных и временных. Постоянные живут и плодятся, не выходя ни в реку, ни в море. Это туводные рыбы: мирные — карась, линь, плотва и поедающие их хищники — окунь, щука, сом, жерех. Щука и сом, впрочем, в поисках добычи выходят в авандельту, довольно далеко от места постоянного обитания.

Все они в той или иной степени имеют промысловое значение. Об образе жизни, питании, размножении, о нраве и повадках этих рыб написано еще со времен Плиниев и Овидия множество научных трудов и популярных книг, но и до сих пор многие черты их биологии не совсем ясны. Из хищников стоит, пожалуй, остановиться на соме — крупнейшей, после белуги, рыбе наших вод.

Сом уродлив, неповоротлив, ленив и вместе с тем страшно алчен. Нет того существа, живущего в воде или случайно попавшего в нее, от головастика до собаки, на которое не позарилась бы эта широкоротая и усатая пресноводная акула. На рыбных ватагах былых времен сом выполнял обязанности санитара, поедая выброшенные в воду остатки разделанной рыбы. «Большие и малые головы вечно голодных рыб появляются поверх воды и схватывают падающие вниз головы (белужьи и осетровые. — Прим, авт.) на лету. Сплошная масса внутренностей, не успев погрузиться, расхватывается по частям. Но вот и вся ее грязная громадных размеров куча попадает в воду. И тут-то начинается в воде давка, давка неимоверная. Зияющие пасти высовываются одна за другой. Отбрасывая соседей, выдвигается вдруг один какой-нибудь гигант, чтобы с наполненной пастью уступить немедленно место новым жадным чудовищам» (М. М. Соловьев. Бэр на Каспии. М. - Л., 1941, стр. 91). В наши времена остатки от разделки рыбы не выбрасываются, а идут в дело, но сом по-прежнему выполняет обязанности санитара, поедая всякую падаль и отбросы. Любопытна семейная жизнь сома. Самка, выбрав себе супруга во время весенних брачных игр, остальных претендентов прогоняет. Сомы весьма нежные родители. Супружеская пара откладывает икру в специально вырытую ямку и охраняет ее. Выйдя из икры, личинки довольно долго не покидают своего убежища.

Контингент временных жильцов дельты составляют уже известные нам осетры озимой расы, зимующие здесь на ятовях, и обширное общество полупроходных рыб. К ним из имеющих промысловую ценность относятся карповые — сазан, вобла, лещ, чехонь, из окуневых — судак, пожалуй, единственный хищник в этой в общем мирной компании. Образ жизни и особенности размножения полупроходных теснейшим образом связаны с водным режимом. Те, что живут на Каспии, откормившись за лето в приустьевых пастбищах, покидают их поздней осенью и, зарывшись в ил или залегая в ямы и укрывшись толстым слоем слизи, зимуют, впав в оцепенение. Температура их тела снижается почти до температуры воды, дыхательные движения замедляются до одного за пятнадцать — двадцать секунд, пищеварительный тракт работать перестает. Активнее других проводит зиму судак, обходясь в теплые зимы без спячки. В южных районах, где реки не покрываются льдом, картина зимовки, конечно, совершенно иная.

Излюбленное место нереста полупроходных — полой — поемные луга, залитые неглубоким слоем вешней воды. Выметанная икра здесь приклеивается к растениям, и личинка, выклюнувшись, первые дни так и остается в подвешенном состоянии.

По характеру и поведению полупроходные рыбы не одинаковы.

Самой осторожной рыбой считается сазан. Он осмотрителен, чует опасность, обходит или перепрыгивает ставные сети, а уходя от невода, ложится на бок или зарывается, пытается даже перервать спинным плавником нитку ячейки и нередко при этом добивается успеха. Сазан — одна из первых рыб, одомашненных человеком. Этой культурной форме присвоено название карп.

Лещ малоподвижен, вял, больше тяготеет к пресной воде, выбрав тихий участок на реке или озерном плесе, не очень стремится в море, но на нерест все-таки уйдет в полой, как только зацветет черемуха.

Судак в противоположность сазану приобрел репутацию неосмотрительной рыбы, может быть, потому, что, охотясь, впадает в азарт и выскакивает на берег, а выскочив, смирнеет и не пытается уйти в родную среду. А может быть, и потому, что его иногда находят дохлым с полузаглотанной большой рыбой, которая не прошла через его узкую глотку. Самка судака, отнерестившись, покидает его, но сам он остается на страже потомства.

Все или почти все, что изложено в этой главе, касается жизни рыб в свободной от влияния человека водной среде с естественным чередованием ее режимных состояний — ледостава, половодья, межени.