Встреча с шом пенами

"Встреча с шом пенами"

Когда рассеивалась серая пелена дождя, с места нашей стоянки можно было увидеть за устьем речки и каменистым утесом у восточной стороны бухты зеленую гряду холмов Большого Никобара. "Там живут шом пены, - рассказывали нам индийцы, - дикое племя, которое враждебно встречает всех пришельцев. Мы попытались установить с ними контакт и предлагали им подарки. Все, что мы оставляли, они ночью украдкой забирали, но, когда мы попробовали пойти вслед за ними, шом пены прогнали нас деревянными копьями. Несмотря на это, два года назад несколько наших людей сделали попытку проникнуть в глубь острова, где живут шом пены, но никто из них не вернулся".

О шом пенах практически ничего неизвестно. Это племя, обитающее на Большом Никобаре, ни с кем не общается и ведет очень скрытый образ жизни. По приблизительным данным, оно насчитывает около двухсот человек. В отличие от коренных никобарцев шом пены обосновались в глубине острова. По скудным сведениям, которыми мы располагаем, они принадлежат к другой этнической группе. Предполагают, что это остатки веддских племен, некогда населявших остров и вытесненных позднее пришельцами из Малайзии. До сих пор лишь двум ученым-исследователям удалось встретиться с этим загадочным племенем.

Первыми официальными сведениями о шом пенах мы обязаны датскому пастору Розену, жившему в 1831-1834 годах на острове Каморта.

Пастор писал: "В глубине Большого Никобара, как рассказывают очевидцы, живет дикое племя, сохранившееся со времен глубокой древности. Никобарцы считают, что находятся на гораздо более высокой стадии развития, чем эти дикари, которых они приравнивают к обезьянам. Люди племени не носят никакой одежды, не строят жилищ и живут в густом лесу подобно диким зверям. Они избегают других людей и покидают свои лесные убежища, лишь отправляясь на поиски пищи, которую иногда воруют на берегу в хижинах никобарцев".

Участники экспедиции на "Галатее", плывя вверх по реке, названной по имени судна, в 1835 году обнаружили селение, незадолго до этого покинутое его жителями.

Первым европейцем, которому удалось установить контакт с шом пенами, был Рёпшторфф. Вместе с несколькими никобарцами он посетил деревушку Лафул в районе бухты Ганг, где впервые увидел молодого шом пена. "Это был человек монголоидного типа с маленькими раскосыми глазками, прямым приплюснутым носом; его губы не были такими толстыми и вывернутыми, как у обитателей побережья, зубы маленькие и правильной формы, но черные; густые спутанные волосы были чуть подрезаны на лбу. Вначале он выразил готовность проводить меня в свою деревню, но затем заколебался и отказался, пообещав через четыре дня прийти снова. Во время нашего разговора откуда-то появилась свинья, и он рассказал мне, что эта свинья как собака шла за ним от самого дома и вообще всюду сопровождает его, куда бы он ни отправлялся"^*.

^* (Roepstorff. F. A. Uber die Bewohner der Nicobaren. Z. Ethnol. 14, 1882.)

В октябре 1880 года Рёпшторфф вторично побывал в бухте Ганг и при посредничестве прибрежных жителей снова установил контакт с одним из шом пенов. На сей раз он встретил человека совершенно иного типа: "Едва увидев его, я сразу понял, что передо мной папуасский тип. Густая шапка пышных слегка вьющихся волос равномерно покрывала всю голову в отличие от представителей негроидной расы, у которых волосы растут пучками. Черты лица его были правильными и приятными, особенно привлекательным он становился, когда улыбался. Лоб высокий, нос правильной формы, верхняя губа заметно выдавалась, нижняя была маленькой, зубы черные, однако не такие большие, как у обитателей побережья. Один зуб шатался, но, несмотря на настойчивые просьбы подарить его мне, он не соглашался. Кожа у него была медного цвета с коричневатым оттенком, светлее, чем у наших проводников с Большого Никобара и Нанкаури".

Лишь в марте следующего года Рёпшторффу удалось добраться до одного из селений шом пенов. Он отправился на лодке с проводником из прибрежной никобарской деревушки Лафул. Сперва они проплыли вверх по течению реки около полуторы мили, а затем с полмили прошли пешком в глубь острова. Здесь в банановых зарослях Рёпшторфф и его проводник встретили двух туземцев: одного похожего на папуаса, а второго с "монгольским" лицом. Завидев незнакомцев, они бросились наутек и через секунду скрылись. Однако через некоторое время шом пен, похожий на папуаса, показался опять и, после того как его щедро одарили подарками, пообещал вернуться со "своими". Действительно, вскоре он появился снова, приведя с собой женщину, двух мужчин и юношу. К сожалению, Рёпшторффу пришлось ненадолго отлучиться: на реке перевернулась чья-то лодка и он бросился на помощь. А когда он вернулся, никого уже не было.

В 1884 году англичанин Е. X. Мэн остановился, как и Рёпшторфф, в деревушке Лафул, жители которой поддерживали добрососедские отношения с шом пенами из ближайшего селения. Староста деревушки выразил готовность проводить Мэна к ним. Они поднялись вверх по течению на лодке, а затем взобрались на холм. На высоте 330 метров располагалась небольшая площадка, посреди которой на поляне стояли рядом на трехметровых сваях две похожие на ульи хижины. Увидев пришельцев, обитатели хижин было попрятались, но потом вышли из своих убежищ, и Мэну удалось даже уговорить двоих братьев поехать вместе с ним в Нанкаури, откуда он их снова доставил домой, щедро одарив. Воспользовавшись предоставившейся возможностью, ученый составил небольшой словарь и сфотографировал нескольких шом пенов.

Один из шом пенов, ездивших с Мэном в Нанкаури, по имени Атео, сопровождал ученого в его дальнейшей поездке по острову. Мэн хотел с его помощью установить связь с другими шом пенами, обитавшими в южной части Большого Никобара. Но как только Атео понял, с какой целью его взяли в поездку, он стал проявлять беспокойство и, когда лодка плыла вверх по Галатее, в отчаянии прыгнул за борт. Беглеца пришлось силой втащить обратно и даже связать, чтобы он не повторил попытки улизнуть. Вот как велик был страх Атео перед незнакомыми ему соплеменниками!

Первые встречи с шом пенами позволили получить более или менее подробные сведения об этом племени. Так, было установлено, что шом пены делают лодки, которые используют не только для собственных нужд, но и для обмена на товары никобарцев. Эти лодки в общем ничем не отличаются от лодок никобарцев. Кроме того, шом пены занимаются рыболовством на побережье.

Посетив еще раз селение шом пенов, расположенное за бухтой Ганг, Мэн пригласил в Нанкаури целую группу туземцев. Однако эта затея потерпела неудачу: по приезде в Нанкаури шом пены, разбежавшись, сразу же попрятались в лесу и на собственный страх и риск отправились домой. К сожалению, с ними что-то случилось в пути и они бесследно исчезли. Это, по-видимому, так потрясло остальных, что они не пожелали больше встречаться с Мэном. Так оборвались начавшие было налаживаться отношения, и Мэн оказался последним европейцем, который собрал ряд пусть не исчерпывающих, но, тем не менее, интересных данных об этом племени.

Мы, естественно, тоже очень хотели познакомиться с шом пенами. Случай был тем более подходящий, что наше судно стояло на якоре в бухте Ганг. При первой же возможности мы намеревались отправиться в глубь острова. Такая возможность вскоре представилась, и, захватив лишь охотничье ружье, мы пустились в путь. Чтобы не напугать робких туземцев, мы отправились лишь вдвоем с капитаном Беккером.

Но очень скоро нам пришлось отказаться от намерения проникнуть в центральную часть острова пешком. В лесу было темно и сыро, а крутые глинистые склоны оказались такими скользкими, что мы то и дело съезжали вниз. Пальмы же, за которые можно было бы ухватиться, имели необыкновенно длинные колючки. В общем, когда мы наконец взобрались на первый холм, на нас не было сухой нитки. С ног до головы мы были перемазаны глиной и исколоты. А ведь наше путешествие только-только началось. Нетрудно себе представить, какие неприятности и испытания ожидали нас впереди.

Спустя некоторое время мы предприняли вторую попытку, на сей раз по реке Джубили, впадавшей в нашу бухту. Рано утром, когда начался прилив, мы уселись в маленькую складную лодку и отчалили от "Ксарифы". Море в этот час было неприветливым: лениво перекатывались свинцовые волны, но под водой, судя по всему, кипела жизнь. То и дело из глубины в паническом страхе выскакивали рыбы - и в одиночку, и целыми стаями. По-видимому, для хищных рыб наступило время завтракать. Кефали выпрыгивали большей частью группами, делая подряд несколько быстрых прыжков. Полурылы, напротив, описав низкую дугу над поверхностью, снова уходили головой вперед под воду. Если они теряли скорость, то опускались хвостом, однако, тут же резко оттолкнувшись, опять "выстреливали" из воды. Этот необычный для рыб способ передвижения получил свое дальнейшее развитие у летучих рыб, обладающих способностью к полету. Выпрыгнув из воды, летучие рыбы расправляют плавники и парят в воздухе. Когда скорость полета падает, они, так же как и полурылы, касаются хвостом поверхности воды и, вибрируя им, получают дополнительное ускорение.

Если дует попутный ветер, летучие рыбы могут подняться над поверхностью моря на несколько метров и находиться в полете до полминуты, пролетая довольно значительное расстояние. Оторвавшись от воды, они расправляют грудные плавники наподобие несущих плоскостей. Наблюдаемое иногда вибрирование плавников - это не активная работа "крыльев", а движения, вызываемые завихрениями воздуха.

Махать "крыльями" может лишь одна из южноамериканских летучих рыб. У этой рыбы сильно развита грудная мускулатура. Если таких рыб сетью подгоняют к берегу, то они выпрыгивают из воды и летят к открытой части водоема, причем только по прямой. При этом можно слышать жужжание быстро вибрирующих грудных плавников.

При содержании в аквариуме эти рыбы никогда не летают. Здесь вступает в силу инстинкт самосохранения. Дело в том, что в полете они не могут изменять направление движения и поэтому им нужны большие водоемы.

Первые два часа я сидел на веслах, а Беккер с ружьем на коленях "нес вахту". И если взлетала какая-нибудь красивая цапля или другая птица, он хватался за ружье, но, прежде чем успевал прицелиться, та скрывалась из вида. Тогда он громко ругался и время от времени бормотал в густую бороду: "Эх, парень, парень".

Мне никогда не доводилось видеть таких буйных зарослей, как здесь. Берега реди поросли мангровыми кустами, за которыми непроходимой темной стеной стоял мангровый лес. Деревья росли так плотно, что попытка пробиться сквозь них окончилась неудачей. Лес казался вымершим, и от этой тишины становилось не по себе. Здесь не было никакого подлеска, и в сумраке ноги то и дело цеплялись за торчащие корни, под которыми глухо шумела вода.

Река разветвлялась на множество рукавов, и мы боялись заблудиться в этом лабиринте. Местами деревья, росшие по обоим берегам, сплетались, образуя низкие арки над нашими головами. Благодаря приливу уровень воды в реке поднялся и наша лодка благополучно миновала значительную часть пути. Вид берегов постепенно изменился: мангровые заросли сменились пальмами нипа. Их длинные перистые листья, казалось, росли прямо из воды. Время от времени из воды выпрыгивали охотившиеся за добычей сарганы, а один раз я увидел совсем у берега двух рыб-брызгунов. После нескольких неудачных попыток поймать этих оригинальных рыб с лодки я взял сеть и перелез через борт. Вода доходила мне до шеи, но я все же поймал одного из брызгунов. Когда я, уже сидя в лодке, вынимал пойманную рыбу из сети, мы поравнялись с илистой банкой. Наше внимание привлек громкий шорох. Взглянув в сторону, откуда он слышался, мы увидели огромного, длиной не менее пяти метров, крокодила, скользнувшего из-под кустов в реку. Нетрудно представить себе, что желание продолжать рыбную ловлю в таком обществе пропало у меня в ту же секунду, тем более что этот вид крокодилов известен как один из самых опасных. Оглядевшись внимательнее, мы заметили еще нескольких чудовищ; одни дремали на берегу, другие словно бревна лежали на мелководье. При нашем приближении крокодилы без малейшего всплеска уходили под воду.

Когда позади осталось пять километров, началась чистая речная вода. Теперь прилив уже не помогал лодке и нам приходилось преодолевать довольно сильное встречное течение, тем не менее мы успешно продвигались вперед. Река сузилась до четырех-пяти метров, глубина уменьшилась до двух метров. Вид берегов снова изменился: они стали глинистыми, здесь росли высокий папоротник и какое-то бамбуковидное растение. Кое-где встречался лес, но мангровых деревьев уже не было. Дважды дорогу нам преграждали толстенные деревья, упавшие в реку, и, чтобы миновать этот естественный заслон, нам приходилось тащить лодку на себе. Вскоре, однако, плыть дальше стало совсем невозможно: непреодолимой преградой встали на пути вывороченные с корнем деревья и густой кустарник. За семь часов непрерывной работы веслами мы проплыли около двадцати километров, но не обнаружили никаких следов человека.

Подкрепившись сардинами и банкой сгущенного молока, мы решили пройти немного пешком. Я взял сеть и ведро для рыбы, а Беккер - ружье. На сей раз охотничье счастье не обошло нас: Беккеру удалось подстрелить тупайю и нескольких птиц для доктора Шера. Я тоже оказался с богатой добычей, поймав поблизости в ручье пятнадцать различных видов пресноводных рыб. Капитану Беккеру показалось этого мало. Ему обязательно хотелось принести на корабль что-нибудь существенное, и, когда мы проходили мимо стройной, прямой как свеча пальмы, он срубил ее.

С величайшим трудом мы доволокли ее до "Ксарифы", где она и пролежала на передней палубе до конца путешествия. Шом пенов мы так и не повстречали, но остались очень довольны вылазкой, так как увидели в общем много интересного.

Ремонт "Ксарифы" продолжался уже около четырех недель и затягивать его дальше было нельзя, поскольку мы все еще не получили разрешения индийского правительства на плавание в водах Мальдивских и Никобарских островов. Поэтому мы решили официально попрощаться, сказав, что намерены заняться рыбной ловлей в открытом море, а затем снова вернуться. В действительности мы хотели бросить якорь в каком-нибудь укромном уголке и продолжить наши биологические исследования. Здесь же мы пребывали в постоянном страхе, ожидая, что появится патрульное судно и конфискует все наши кинопленки и материалы для коллекции.

Самым подходящим местом для новой стоянки показался нам необитаемый остров Тилланчонг на севере Мальдивского архипелага. Но сначала мы намеревались посетить восточную часть Большого Никобара. Достигнув бухты Пиджен, мы заночевали.

Первый шом пен

На следующий день, рано утром, нас разбудил доктор Шер, зовя подняться на палубу. Выбежав наверх, мы увидели туземца в лодке, медленно и на почтительном расстоянии огибающего "Ксарифу". Мы сделали ему знак рукой, чтобы он приблизился. Туземец осторожно подплыл ближе и теперь мы могли хорошенько его рассмотреть. Это был молодой бронзовый от загара человек с лицом малайского типа. Его длинные спутанные волосы были перехвачены полоской из лыка, а в мочках ушей торчали короткие заостренные деревянные палочки. За исключением узкой полоски материи вокруг бедер и пропущенной между ног, на нем ничего не было. Шею охватывала тонкая цепочка из маленьких, круглых, с отверстием посредине жемчужных раковин. Мы протянули ему через борт несколько рыболовных крючков, на что он в ответ дал нам какие-то листья величиной с тарелку. Это был не бетель, и мы приняли листья как символический дар. Все это время туземец вел себя очень сдержанно, однако на лице его отражался затаенный страх, и, как только обмен подарками закончился, он быстро направил лодку к берегу.

Однако минут через двадцать туземец вернулся, уже не один, а с двумя взрослыми мужчинами, "одетыми" и украшенными так же, как он. Сидевший впереди дружески улыбнулся нам, остальные последовали его примеру, но было видно, что они стараются за улыбками скрыть страх. Мы догадались, что юноша был послан на разведку и, когда он вернулся целым и невредимым, его соплеменники тоже рискнули подплыть к незнакомому кораблю, хотя явно чувствовали себя неспокойно. Жестами мы пригласили их подняться на борт "Ксарифы". Они приняли приглашение и медленно и осторожно поднялись по трапу.

Шом пены прибыли с 'визитом'

При этом они делали вид, что им страшно весело, неестественно громко смеялись, кивали нам головой и гладили себя рукой по животу. В ответ мы тоже заулыбались, и это положило начало нашему сближению. Туземцы ужасно трусили и даже вспотели от волнения, но смех разрядил напряженность и скованность. Опять-таки жестами мы пригласили гостей на корму. Осторожно, жуя на ходу бетель, они последовали за нами. Усевшись рядом с гостями, мы начали с ними разговор. Естественно, мы не понимали друг друга, но это была настоящая живая беседа, способствовавшая более близкому знакомству.

Знакомство состоялось. Один из шом пенов пробует на ощупь рубашку Ганса Хасса

Неожиданно самого молодого из них заинтересовала моя рубашка: он пощупал ткань, словно пытаясь определить ее качество. Когда я подарил ему рубашку, его лицо расплылось в счастливой улыбке. Он тут же надел ее, но задом наперед. Мы помогли ему переодеться, и тут оказалось, что даже такая простая операция, как застегивание пуговиц, требует определенных навыков. По поведению нашего нового друга мы поняли, что сие "достижение" цивилизации еще не проникло в этот уголок земли.

Мы угостили гостей сигаретами, но, к великому нашему удивлению, они не знали, что это за штука, и попытались их даже жевать. Показав, как надо держать сигарету, мы дали им прикурить. Сначала они не поняли, как затянуться, и дули от себя. Затем, усвоив нехитрую науку, несколько раз подряд сильно затянулись, с недоумением взглянули на нас, закашлялись и, наконец, рассмеявшись, выплюнули табачное зелье. Мы тоже выбросили сигареты за борт. Туземцы снова засмеялись, покачивая головами, мы ответили тем же. Они, без сомнения, поняли, что, предлагая сигареты, мы вовсе не хотели причинить им зло, а просто старались доставить гостям удовольствие.

Ну и противная штука этот табак!

Нас очень поразило, что курение для них было в новинку: ведь табак давно уже проник во все, даже самые отдаленные, уголки земного шара. И в глубинных районах Новой Гвинеи, и в дебрях Малайзии вместо денег за все можно расплачиваться сигаретами. Шом пены же, по-видимому, жили на своем острове в полном уединении и поэтому не имели о табаке ни малейшего представления.

Мы пришли с миром. Об этом говорят поднятая в приветствии рука и улыбки

Гости со своей стороны также поднесли нам подарки - кусок ореха бетеля, зеленый лист и кусок белого известняка, которые они извлекли откуда-то из-под своей "одежды". Мы сделали любезную мину и принялись жевать подозрительно соленые лакомства, от которых сводило рот. Гости, взглянув на наши физиономии и поняв, что мы испытываем примерно те же ощущения, что и они, когда раскуривали сигареты, расплылись в довольной улыбке. Мы приняли это за разрешение сплюнуть.

Супруги Хасс тем временем без устали щелкали фотоаппаратами, стараясь запечатлеть все на пленку. Наши друзья этим не только не смущались, но вообще не обращали на Хассов никакого внимания.

Через некоторое время туземец постарше начал ощупывать рубашку доктора Хасса. Намек был понят, и вот уже второй гость гордо облачился в новое одеяние. Лотта не стала дожидаться своей очереди: потихоньку сбегав в каюту, она вынесла на палубу красивый красно-синий пляжный костюм, обладателем которого стал третий наш гость. Таким образом, никто не был обделен и все остались очень довольны. Да простят нам этнографы! Подарив эти бренные вещи, мы вовсе не собирались разрушать первобытную культуру, а просто хотели сделать людям приятное.

Обладатель моей рубашки

Мы еще долго сидели вместе и "болтали" о том о сем. Это была весьма своеобразная беседа: один из нас показывал на какой-нибудь предмет и называл его, а наши гости старательно повторяли название. Затем мы достали книгу Уайтхеда^* о никобарцах и дали им посмотреть фотографии. Тыкая пальцем в снимки людей и хижин, шом пены кивали головами и смеялись. Под конец они совсем освоились. Один из них с явным интересом и любопытством приподнял юбку Лотты, но Хасс шутливым тоном заметил, что это уж слишком. Шом пен явно понял смысл сказанного и, понимающе осклабившись, "сменил тему" - начал энергично тереть себя по животу, что наверняка означало: я не возражал бы попить и поесть. Каждый из гостей получил по стакану лимонада. После первого же глотка они одобрительно закивали головами и громко почмокали, должно быть, выражая удовольствие; затем, облизнув губы, выпили напиток до дна. Трудно сказать, понравился ли он им в действительности, так как один из них вначале слегка поморщился, но тут же лицо у него приняло прежнее выражение. Вежливость и дружелюбие этих людей были для нас полным откровением.

^* (Whitehead G. In the Nicobar island. Seeley Service. London, 1924.)

Посидев еще немного, гости поднялись и, приветливо кивая головами, покинули "Ксарифу", двое в рубашках, а третий в пляжном костюме Лотты.

Мы помахали им вслед, они ответили тем же. Мы решили тут же нанести им ответный визит. Спустившись в шлюпку, мы последовали за ними. На берегу стояло еще несколько человек. Однако, как мы ни старались объяснить, что хотели бы посетить их деревню, они оставались глухи к нашей просьбе. Было ясно, что шом пены не желают пускать к себе чужих людей, тем более европейцев. Но если я правильно истолковал их жесты, то для Лотты они, пожалуй, сделали бы исключение. Самый молодой из наших знакомых спустился к нам в шлюпку, и мы уже было обрадовались, подумав, что он покажет дорогу. Отнюдь! Когда мы стали подниматься по реке, он радостно показывал на многочисленных мангровых крабов, потирая себя по животу, будто приглашал отведать это лакомство. Раздосадованные, мы повернули обратно. Два других шом пена тем временем исчезли.

Мы еще немного поболтались у берега, поймали в ближайшем пресноводном ручье несколько рыб и собрались уже направиться на "Ксарифу", как неожиданно, к нашей великой радости, снова появились знакомые шом пены. Один из них тащил на плече связанную свинью. Надетая на нем яркая рубашка Хасса уже заметно потемнела. Оказывается, шом пены хотели по-настоящему отблагодарить нас и собирались подарить нам свинью. Если учесть, что свинья для этих людей - целое богатство, то подарок был действительно царским. Под крики и хохот свинью погрузили в лодку. При этом веревки развязались, и капитану Беккеру с большим трудом удалось запрятать визжащее и брыкающееся животное в большой ящик, на котором ему пришлось сидеть до самого отплытия. Нас снова поразило то, что шом пены считали само собой разумеющимся отблагодарить за гостеприимство и сделали это с милой непосредственностью и тактом.

Наши друзья пришли не одни - их сопровождали юноша и взрослый мужчина, о котором Рёпшторфф сказал бы, что он принадлежит к папуасскому типу. Его вьющиеся нечесаные волосы копной стояли на голове и придавали ему своеобразную красоту. У него были приятные черты лица, на верхней губе пробивался пушок. Кожа у него была бронзового цвета, но отнюдь не темная. Он принадлежал к старому веддскому типу, представители которого некогда населяли Никобарские острова и позднее были вытеснены людьми другой расы так же, как это произошло, в частности, с веддами на Цейлоне²⁶.

Веддский тип шом пена

Юноша, первым навестивший нас, своими почти женскими чертами лица напоминал скорее микронезийца. По-видимому, шом пены - метисы, в крови которых присутствуют элементы по крайней мере двух рас, и они резко отличаются от коренастых, приземистых никобарцев. Это подтверждают, кстати, и наблюдения Рёпшторффа.

Оба шом пена, пришедших с нашими друзьями, сначала робко сидели в стороне, внимательно наблюдая за нами. Когда мужчина заметил, что я исподтишка рассматриваю его, он улыбнулся и, приветствуя меня, поднял руку смущенно и в то же время успокаивающе - старый, как мир, жест, означающий: "Я пришел с миром, у меня нет оружия". Я ответил на приветствие таким же жестом. Настороженность исчезла, и шом пен присоединился к нам.

Острый интерес вызывала у него Лотта. Объяснялось это, вероятно, тем, что она надела очень красивый пестрый купальник. Шом пен подошел к ней и пощупал материал. Хасс отвлек его внимание кинокамерой, дав посмотреть в объектив. В ответ шом пен с гордостью извлек свое сокровище - подобранный среди обломков какого-нибудь корабля кусок железа, из которого, видимо, способом холодной ковки было сделано некое подобие долота.

Посидев еще с часок на берегу, мы пригласили всех на корабль. Приглашение было принято. И вот мы снова вместе на палубе. Перед гостями поставлено угощение. Они бойко болтают, не забывая, однако, о еде и демонстрируя завидный аппетит. Затем прощаются и отправляются на берег. К сожалению, мы их больше не встречали. И когда я теперь рассматриваю маленькие деревянные серьги, подаренные нам на память, я с удовольствием вспоминаю встречу с этими милыми, симпатичными людьми.

Нас не оставляла надежда найти селение шом пенов, и во второй половине дня мы снова отправились на поиски. Плывя вдоль темных мангровых зарослей, мы заметили на краю бухты маленькую заброшенную хижину, но никаких следов присутствия наших друзей обнаружить не удалось. Пришлось довольствоваться тем, что мы увидели. Это дало богатую пищу для размышлений и в конечном счете повлияло на наши дальнейшие планы.

Что нас еще поразило, так это легкость, с которой мы достигли взаимопонимания с людьми, принадлежащими к совершенно иному миру, никогда не соприкасавшимися с европейцами и чей язык был нам абсолютно незнаком. Мимика, жесты, интонация голоса - вот и все, чем мы пользовались. Они смеялись так же, как и мы, так же исподтишка разглядывали собеседника, так же смущенно скребли затылок, хитро улыбались и поднимали в приветствии руку.

Как ни велико влияние традиций, воспитания и образования, многие особенности в поведении человека заложены в нем от рождения. Такие врожденные свойства, как смех и плач, присущи каждому человеку со дня появления на свет, никто, естественно, не учит его этому. Новорожденный младенец очень быстро начинает улыбаться, выражая определенные эмоции. Целый ряд других эмоций, хотя и не обнаруживается сразу и до поры до времени скрыты в ребенке, позднее, безусловно, проявятся в той или иной форме. Говоря о врожденности известных свойств и качеств, трудно привести убедительные доказательства этому, однако в этом случае можно провести параллель с некоторыми внутренними органами, которые начинают функционировать не сразу, а лишь в процессе развития организма.

Все познается в сравнении, - попробуем и мы пойти по этому пути. Многим приходилось наблюдать, что люди, находящиеся на разных стадиях развития и не общающиеся с людьми иного уклада и иной культуры, в определенных ситуациях ведут себя сходным образом. В этих случаях можно, по-видимому, утверждать, что речь идет о присущих всему человеческому роду врожденных свойствах. Если к тому же учесть, что нечто подобное мы находим и у человекообразных обезьян, то можно с уверенностью говорить о наследственности в нашем поведении.

Так, по мнению Лоренца, поза человека, угрожающего противнику, при которой он немного отводит руки от корпуса, а сам слегка наклоняется вперед, есть не что иное, как проявление признаков, унаследованных от обезьян. При этом сокращаются мышцы, из-за чего волосы на руках и спине "встают дыбом" так же, как когда нами овладевает ужас. У шимпанзе, который при виде врага принимает угрожающую позу, волосы тоже "становятся дыбом" на внешней стороне рук и в верхней части спины, благодаря чему животное как бы увеличивается в размерах. "Таким образом, - пишет Лоренц, - в состоянии аффекта у человека на теле "встает дыбом" волосяной покров, которого у него фактически давно уже нет"^*.

^* (Lorenz К. Das sogenannte Bose. Borotha-Schoeler. Wien, 1963.)

Г. Шаллер, наблюдавший человекообразных обезьян, опубликовал работу, в которой рассказывает, в частности, о некоторых повадках горилл, сходных с повадками человека, что позволяет говорить об общих предках. Рассердившись, горилла тоже топает ногой и, так же как гиббоны, шимпанзе, орангутаны и человек, начинает барабанить по животу или каким-либо другим предметам. Горилла, подчиняясь более сильному существу, втягивает голову в плечи и отворачивается. У некоторых народов по сей день сохранился обычай падать на колени перед господином. А разве не напоминает наш поклон готовность подчиниться и услужить?

Дарвин в своем классическом труде "О выражении ощущения у человека и животных" советует при изучении поведения человека применять сравнительный метод и предлагает для этого развернутую программу.

По непонятным причинам этнографы и психологи не продолжили работу в этом направлении. Психологов более всего заинтересовали проблемы обучения, а в центре внимания этнографов оказалась культура народов, их быт. Они сняли множество прекрасных фильмов и написали массу интересных книг, где показывают и рассказывают нам, как на Самоа строят хижины, на Фиджи делают лодки или как индейцы из Колорадо отращивают волосы. Но о том, где и как смеются, плачут и сердятся, не найти ни строчки. Поэтому мы не знаем, как реагирует, например, на обиду папуас: топает ли он ногой или, оскорбившись, вскакивает, чтобы отомстить обидчику. Очень интересным представляется в этом плане исследование Ома, посвященное движениям и жестам, которыми разные народы сопровождают молитву. Он показывает, в частности, что жесты, выражающие покорность и смирение, присущи почти всем. При этом люди как бы сжимаются, стараясь казаться меньше и незаметнее, в отличие от хвастунов и гордецов, которые "раздуваются" в стремлении произвести впечатление.

Мне представляется, что именно изучение врожденных навыков и привычек в поведении человека имеет первостепенное значение. Как неоднократно подчеркивает Лоренц в книге "Так называемое зло", мы, люди, далеко не всегда вольны и свободны в своих поступках и действиях, особенно относящихся к области социального поведения. Однако в большой степени наше отношение к людям, и в первую очередь к таким их свойствам, как доброта и злоба, определяется врожденными импульсивными реакциями. Не хочется повторяться, но мы прежде всего должны познать самих себя.

Что касается сравнительной этнографии, то эта область науки значительно отстала от других, и мы располагаем по существу очень ограниченными возможностями, чтобы восполнить этот пробел. Фактически уже не осталось древних племен и народов, не тронутых современной цивилизацией и сохранивших свою культуру, поэтому надо пользоваться любой возможностью, чтобы изучить особенности их поведения, их жесты, позы и т. п. как выражение определенных чувств и ощущений, так как в отличие от культурных ценностей, которые еще как-то доходят до нас, они исчезают без следа.

И если есть на земле место, где мне хотелось бы еще раз побывать, то это бухта Пиджен на Большом Никобаре. Надеюсь, что застану там все в том же виде, без перемен. К сожалению, есть немало "энтузиастов", жаждущих во что бы то ни стало усовершенствовать мир, для них непереносима даже мысль, что где-то живут "дикари" и сохранился уголок первозданной природы. Они хотят обязательно видеть аккуратненькие плантации и любой ценой приобщить туземцев к "благам" цивилизации, хотя, как показывает жизнь, эти блага часто оказываются гибельными для них.

Удивляет чванливость и высокомерие тех, кто, распинаясь о современной культуре, забывает, что любая, в том числе первобытная, культура представляет собой особую почку на древе человечества, которая вместе с другими способствовала и способствует его пышному расцвету.

Силой приобщить шом пенов к цивилизации - значит погубить их. В истории есть немало тому примеров. Но когда-нибудь мы все-таки поймем, что серое однообразие приведенного к одному знаменателю униформированного человечества ужасно. Боюсь, однако, как бы прозрение не пришло слишком поздно.